Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

Соколов молчал, лицом старательно изображая усердного дурака, который и сам понял, как переборщил и сильно в том раскаивается. Возражать прокурору не имело смысла — следователь отлично знал, что Яшин ненавидел, когда ему перечили.

— А водитель фургона? — воскликнул прокурор. — Кандидат в члены партии, примерный семьянин… отличные характеристики… И погиб! Из-за вашего дурацкого геройства…

Тут у следователя все-таки кончилось терпение.

— Смею напомнить, Павел Николаевич, водителя все-таки Храповицкий застрелил, а не я, — едко напомнил он.

— Да, но застрелил, уходя от погони, а гнались-то вы! Нет, я-то, конечно, так не думаю, но… могут найтись другие люди, которые подумают именно так. Вы подвели меня, Александр Владимирович. Очень подвели!

— Виноват, — сказал Соколов; но актерского таланта, чтобы выглядеть действительно убедительно, Соколову не хватило.

Яшин внимательно посмотрел на подчиненного и покачал головой.

— Саша, я все понимаю, он твой друг. — Соколов слегка напрягся, перемена тона и неожиданное обращение на «ты» могли означать что угодно. — Его убили у тебя на глазах, и ты разозлился. Но войди и ты в мое положение: на одной чаше весов застреленный тобой бандит Храповицкий, а на другой — раскуроченный троллейбус, вожатый с ушибами и сотрясением мозга, выбитое в казенной машине стекло, убитый шофер фургона… и, кстати, сам фургон, который не подлежит восстановлению. — Говоря, прокурор загибал пальцы. — Я не говорю, что у тебя нет шансов. Но тебе надо как-то, понимаешь, загладить впечатление. Я решил, раз Опалин выбыл из строя, ты возьмешь его дело о ночном убийце. Как хочешь, но закрой в кратчайшие сроки, чтобы я мог доложить наверх. Поищи среди пациентов психушек, бывших белогвардейцев… в общем, на твое усмотрение. Это, плюс раскрытое убийство Доманина, и, я уверен, тебя оставят в покое.

— Сколько у меня есть времени? — мрачно спросил следователь.

— Сутки. Больше я тебе дать не могу. Ну, ты человек талантливый, справишься. Да, и вот что еще: убеди вдову Иванова, что ты отомстил за ее мужа, чтобы она не вздумала писать на тебя жалобы. В твоем положении любое лишнее слово против может погубить.

— Кто такой Иванов?

— Водитель, которого убил Храповицкий.

— А-а. Ладно, я побеседую со вдовой.

Вернувшись в свой кабинет, Соколов задумался. По делу Доманина есть Терехов и его подружка, этих он дожмет легко. А с ночным убийцей Яшин ловко его подставил: допустим, представит следователь кандидатуру какого-нибудь ненормального, его расстреляют, а потом убийства опять возобновятся. И кого сожрут за халатное ведение следствия? Да его же, Соколова, и даже костей не оставят.

Приняв решение, он снял трубку.

— Мне нужны личные вещи шофера Иванова. Да, погибшего. И доставьте ко мне его жену. Только ни в коем случае не надо ее пугать, объясните, что убийца ее мужа был уничтожен, ее горю очень сочувствуют, отдадут ей вещи, она может о чем-нибудь попросить…

Второй звонок Соколов сделал в МУР и спросил, кто сейчас в опербригаде Опалина исполняет его обязанности.

— Логинов? Отлично, дайте мне его… Карп Петрович, везите мне все, что у вас есть по ночному убийце. Теперь надзор по этому делу осуществляю я. Нет, завтра не пойдет, мне все нужно немедленно. — Соколов помедлил и все же спросил: — Скажите, а Ваня…

— Там же.

— В таком же положении?

— Доктора только сегодня признались: одну пулю извлечь не смогли. А ты молодец, Александр Владимирович, — неожиданно добавил Петрович. — Достал-таки гада.

— Да какой там молодец… Ладно. Дело вези.

Повесив трубку, он достал папиросы и стал курить их одну за другой, почти механически, не чувствуя вкуса. Что из того, что Храповицкий мертв — Опалину это все равно не поможет…

Всех, кто попадался на его жизненном пути, следователь привык делить на две категории. В первой, представителей которой можно было пересчитать по пальцам одной руки, были настоящие люди, в другой, куда более многочисленной, — все остальные. Когда Соколова начинало тошнить от окружающих его приспособленцев, холуев, мелочных узколобых насекомых и попросту сволочей, он напоминал себе, что не все такие, есть еще и Опалин, который жил по совести и полностью выкладывался на работе. Следователь мог не пересекаться с Иваном целыми месяцами, мог даже находиться с ним в ссоре, но Опалин в его личной человеческой иерархии стоял особняком, и ничто не могло поколебать отношения к нему Соколова.

В дверь постучали, и через несколько секунд вошел один из сотрудников, неся довольно объемистый газетный сверток.

— Это вещи Пантелеймона Иванова, которые вы заказывали, товарищ следователь.

— Заказывал… — Соколов нахмурился. — Мы тут что, в ресторане, что ли? Положи их на стол. Свободен!

Когда служащий ушел, следователь развернул сверток. Отлично, просто замечательно. Штаны, шапка-финка, утепленное пальто, пиджак, рубашка, причем последние три предмета заляпаны побуревшими пятнами крови. От души матюкнувшись, Соколов погасил сигарету.

«Очень весело будет вдове на все это смотреть… Идиоты!»

На дне свертка обнаружились паспорт, потрепанный бумажник, пачка махорки и круглая жестяная коробочка небольших размеров. Открыв ее, Соколов увидел внутри леденцы и мелкие конфеты.

«Сладкоежка, значит… Н-да, жизнь человеческая. Больше они ему не пригодятся…»

Он открыл паспорт. Имя, фамилия, отчество — Иванов Пантелеймон Демьянович, дата и место рождения — 1901 год, 13 марта, город Москва… социальное положение… отношение к воинской повинности… подпись владельца паспорта… Угрюмо насвистывая себе под нос нечто невообразимое — попурри из множества известных ему мелодий — Соколов бегло просмотрел остальные страницы паспорта и взялся за бумажник. 23 рубля с мелочью. Сложенная вырезка из газеты — рекламное объявление: «Приобретайте облигации государственного внутреннего выигрышного займа… В каждом тираже разыгрывается 11 360 выигрышей на сумму 7 688 800 рублей…» Фотография гражданки лет тридцати пяти в темном берете, заломленном на одну бровь. Лицо простое, добродушное, симпатичное — такие добродушные симпатичные граждане частенько служат источником неприятностей, и хорошо еще, если они всего лишь не смывают за собой в уборной. Ощупав бумажник, Соколов почувствовал, что в последнем отделении еще что-то лежит, открыл его и высыпал содержимое на стол.

Тут были разные мелочи: несколько небольших фотографий, разрозненные пуговицы, серебряная сережка с фальшивым бриллиантом, женская шпилька, билет в Эрмитаж, ниточка с бисером, будто сорванная с платья. Соколов с удивлением осмотрел ниточку, потом занялся фотографиями и на обороте одного из снимков увидел карандашную надпись: «Нинель с любовью. Жора». Перевернув фотографию, Соколов уставился на изображенного на ней молодого человека. Что за Нинель, почему Нинель… И тут он увидел сережку.