Валерия Вербинина - Подмосковная ночь

– Значит, ты не учитель? – спросил Опалин.

– Почему? Учитель. Призвали меня на войну с немцами. Тогда ведь как думали: два-три месяца повоюем, и будем в Берлине. Все газеты так писали. – Платон Аркадьевич вздохнул. – Потом они другое писали, конечно… ну так продажным писакам их хлеб легко дается. Они-то в тепле сидели и не видели, как снаряды летят, как солдатиков на части разрывает… Хлебнул я, Ваня, в окопах такого, чего врагу не пожелаю. А война все идет. А мы все отступаем и отступаем. Варшаву сдали, Ригу сдали…

Варшава и Рига были городами Российской империи, и то, что их занял противник, в обществе расценивалось крайне болезненно.

– Потом, значит, революция, и мотала меня судьба по фронтам… Ранен был несколько раз, но легко. Судьба Онегина хранила…

– А?

– Да цитата это. – Киселев махнул рукой. – Тебе бы, Ваня, поучиться. Образование – великая вещь, а ты же совсем не знаешь ничего.

– То, что мне надо, я знаю, – насупился Опалин. – А чего не знаю, то узнаю. Значит, ты в гражданскую воевал?

– Угу. Под Царицыным Троцкий мне руку жал. Потом, правда, расстрелять хотел.

– За что?

– Ну… Долго объяснять. Он требовал невозможного. Я отказался выполнять приказ. На войне, Ваня, немного надо, чтобы пропасть. Сталин за меня заступился, но из армии меня выкинули.

– Так ты Сталина знаешь?

– Немного. Он с Троцким на ножах, и заступился, только чтобы ему насолить. Дал эту бумажку, направил меня в Москву. Ну… что мне в Москве делать? Жилья нет, родни нет. В генштабе штаны протирать? Тем более что мне там сказали: «Нам какой-то Сталин не указ». Короче, пошел я опять по учительской линии… Опять стал читать книги, а то я несколько лет их в руки не брал. Тогда же я и сделался толстовцем.

Опалин уже открыл рот, чтобы сказать, что поздновато записываться в непротивленцы после того, как по самую макушку замарался кровью – но внезапно понял, что реакция на его слова будет ужасной, и он сто раз пожалеет о том, что произнес их. Это ощущение было для него внове: обычно он говорил, что думал, не размышляя о последствиях своих слов.

– Скажи мне вот что, – потребовал он, хмурясь. – Ты всегда спишь в одежде?

– Нет. – Платон Аркадьевич протянул руку за бумагой, и Опалин отдал ее.

– Тогда почему…

– Мне нравится Лидия, – коротко сказал учитель. – Я боялся, что она может быть в это замешана, а ты ее поймаешь.

– Ты ее подозревал?

– Я и сам не знаю. – Киселев вздохнул. – Слушай, она единственная из нас, кто жил в этом доме раньше. Поэтому… поэтому да, мне было не по себе. Я видел, что она испугана, но… знаешь, я много чего видел в жизни. Люди иногда притворяются так, что до правды нипочем не доберешься. И врут, и выкручиваются, и…

– А стол, о котором ты говорил? Ты действительно видел, как он летает?

– Хочешь сказать, что мне все приснилось? Я и сам был бы рад так думать. Но я точно знаю, что мне это не снилось.

– От кого Лидия узнала, что Сергей Иванович умер?

– Одна ее знакомая переписывается с родственницей за границей. Нет, родственница не из эмигрантов, не подумай ничего такого. Ее муж в полпредстве работает.

– И что, эта родственница была на похоронах Сергея Ивановича?

– Нет. О его смерти сообщили газеты, она прочитала и написала сюда. Почему тебя так интересует Сергей Иванович?

– Да так, – уклончиво ответил Опалин. – А почему ты мне не сказал, что он выкопал труп Стрелковой и отрубил ей голову?

– Ваня, прости, но это чепуха, – сказал Платон Аркадьевич решительно.

– Почему чепуха? Он же вернулся после революции? Его ведь здесь видели?

– Никуда он не возвращался. Ваня! Я смотрю, тебе совсем голову задурили… Историю о том, что он вернулся, выкопал комиссаршу и прочее, выдумали местные жители. Им, знаешь ли, не очень-то хотелось отвечать за то, что они натворили, вот они и нашли удобного козла отпущения.

– Они натворили? Хочешь сказать…

– Я хочу сказать, что Стрелкова расстреляла достаточно людей, чтобы ее в уезде ненавидели лютой ненавистью. Ясно тебе? Ее даже свои не любили и боялись, и это одна из причин, почему они не увезли ее тело с собой, а похоронили здесь, после чего случилось то, что случилось. Я, Ваня, несколько раз встречал таких, как эта комиссарша. Они думали, что получили власть над жизнью и над смертью, и что теперь им никто не указ. И почти все они плохо кончили. Скажи-ка мне лучше вот что, – прибавил бывший красный командир с явным раздражением. – Зачем ты вообще полез в эти старые дела? Там ничего нет, кроме крови, грязи и смерти.

– Я думаю, – проговорил Опалин с расстановкой, – что если Сергей Иванович Вережников возвращался сюда после 17-го года, он мог повторить это еще раз. И еще я думаю, что если кто-то кому-то написал, что видел сообщение в газете, это не слишком надежный источник. Я уж не говорю о том, что при желании он мог симулировать свои похороны…

– Нет, это… – начал Платон Аркадьевич с удивлением. – С чего ты взял? – спросил он наконец.

– С того, что он каким-то образом заставлял карты летать, а столы – вертеться. Никому другому ведь это не удавалось, верно? Столько лет все было спокойно, и вот – его стол опять стал двигаться. Скажешь, совпадение?

– Спроси у меня что-нибудь попроще, – проговорил учитель после паузы. – Конечно, если вдуматься… Всякое может быть. Но если… если Сергей Иванович и впрямь вернулся…

Он запнулся, но Опалин прочитал его мысли так же легко, как если бы сам был Сергеем Вережиниковым, магом и чародеем. Если хозяин вернулся, Лидия Константиновна должна об этом знать – или как минимум подозревать. Не может быть, чтобы она ничего об этом не знала. Однако вслух Иван сказал другое:

– Если он вернулся, он должен где-то жить и чем-то питаться, вот в чем дело. – Невольно он почти повторил фразу, которую ему сказал Кирюха. – Вопрос в том, где именно.

– А рапира? Ее ты как объясняешь? А портрет? Ведь если Сергей Иванович действительно вернулся… слушай, он должен был первым делом уничтожить портрет, чтобы его никто не узнал. Зачем вешать его на прежнее место?

– Может быть, портрет повесил вовсе не он, – отозвался Опалин. – Может, тут замешан еще кто-то. Что ты думаешь об этом Кирилле Снегиреве?

– Что тут думать? Забитый он. Влюбился в Дашу, но она себе на уме. За нищего она не пойдет. Да даже если бы она и хотела, ей отец не позволит. Кузнец – он такой.

Иван потер глаза. Он чувствовал, что его клонит в сон, и еще – он сознавал, что безнадежно проштрафился со своей ловушкой для призрака. Ни на шаг вперед он не продвинулся в расследовании. Да, он узнал, что Киселев воевал, и что деревенского батрака девушка подбила забраться ночью в усадьбу – но все это никак не проясняло основного вопроса.

– А ты, Ваня, молодец, – неизвестно к чему добавил Платон Аркадьевич. Опалин, которого хвалили редко, невольно напрягся. – Другой бы арестовал Кирюху да попытался бы все свалить на него. А ты не стал. Думаешь, ищешь… Это хорошо.