Валерия Вербинина - Подмосковная ночь

– Мои товарищи в Москве серьезными делами занимаются, бандитов ловят, – проворчал Иван, исподлобья глядя на собеседника. – А я тут застрял… С одним привидением разобраться не могу. Какой я молодец? Разве не видишь – не выходит у меня ни черта. Эх!

Он безнадежно махнул рукой и шагнул к двери.

– У Пантелея-то, Кирюха-то, слышали, чего учудил?

– Ну?

– Ночью в усадьбу залез.

– Ай, ай!

– А там энтот! С пистолетом! И как начнет палить…

– Убил?

– Не, не убил. Промахнулся.

– Ай, ай!

Матушка Анастасия всплеснула руками. Ее собеседница Клавдия Зайцева выдержала паузу и спросила:

– Кроликов-то возьмете? Смотрите, только вам предлагаю! А то другие возьмут, охотников много…

Но жена священника дипломатично ответила, что у них и с курами хватает хлопот, и отправилась дальше.

В лавке ей сообщили историю ночного приключения Кирюхи – с той только разницей, что московский агент стрелял в него и попал не то два, не то три раза, так что племянник Пантелея теперь лежит раненый. Кроме того, вчера комсомольцы устроили у гробовщика собрание с демонстрацией фильмов и обличением отца Даниила как нетрудового элемента и паразита рабоче-крестьянского класса. Показанная после выступления комедия имела живой успех, а лента с похоронами товарища Ленина вызвала неожиданные отклики, самый мягкий из которых был «Туда ему и дорога», из-за чего чуть не случилось драки.

– Ах, ах, что творится, – сказала матушка Анастасия, качая головой. – А бедный Кирилл серьезно ранен?

Пока в деревне на все лады обсуждали то, что случилось в Дроздово ночью, Ванечка Опалин спал сном младенца. Он проспал завтрак и пробудился уже после десяти утра. Взгляд его скользнул по обстановке и уперся сначала в рапиру, которая лежала на стуле, а затем в натюрморт с ананасом и золотой посудой, висящий на противоположной стене. Опалин закрыл глаза, отгоняя от себя мысли о работе, но ничего не вышло. Его не покидало ощущение, что он увяз и беспомощно барахтается, не зная, куда двигаться. Он ненавидел это состояние, как вообще ненавидел все, из-за чего начинал чувствовать себя неопытным, слабым, недостаточно готовым – одним словом, не на высоте положения. Повернувшись в постели, он с досадой стукнул по подушке кулаком.

«Вернусь в Москву, и все будут спрашивать: ну что, поймал привидение? И что я им скажу? Тычусь во все стороны мордой, как слепой щенок, а толку никакого…»

Тем временем в столовой Лидия Константиновна в очередной раз переставила прибор, предназначавшийся отсутствующему, и посмотрела на большие напольные часы с боем, которые неведомо как пережили две революции и гражданскую войну и до сих пор шли исправно. Часы эти, по правде говоря, некоторым образом вдохновляли Ермилову: глядя на них, она думала, что какие бы ужасы ни происходили вокруг, надо продолжать заниматься своим делом. Бунтовали крестьяне, немцы шли на Петроград, империя рассыпалась, как карточный домик, комиссары ломились в Дроздово, брат шел на брата, свирепствовал тиф, а часы все равно отстукивали время, и ничто не могло заставить их изменить своему предназначению. Лидия Константиновна подозревала, что в неповоротливых на вид часах таились бездны коварства: они подчиняли себе всех, кто утверждался в доме, и каждый новый властелин усадьбы неизменно заводил их, так что часы никогда не простаивали. А ведь они не отличались ни красотой, ни изяществом, и бой их был хрипловат, и маятник стучал по-телеграфному сухо.

– Может быть, разбудить его? – в который раз предложила она, имея в виду Опалина.

– Не надо, Лидия Константиновна. Пусть спит. – И Платон Аркадьевич не без раздражения добавил: – Слушайте, ну стоит ли так из-за него суетиться? И готовите для него, и молоко ему кипятите, как будто у вас своих дел нет.

– Меня беспокоит этот ордер, который он с собой привез, – сказала Лидия Константиновна. Она села за стол и сцепила пальцы. – Вы знаете, с кем он говорил, только сойдя с поезда? С Виктором Терешиным, а Терешин – из ГПУ.

– Он из транспортного ГПУ, которое занимается охраной путей сообщения, – проворчал Киселев. – Это не то, что вы думаете. Это как раньше на станциях жандармы за порядком следили.

– Транспортное, не транспортное, какая разница, – отмахнулась Лидия Константиновна. – Я чувствую, словно… словно тучи сгущаются над всеми нами. – Она нервно провела ладонями по лицу. – Странно, что агент отпустил Кирилла. Он же был злой, как… как собака.

– Да ну, что вы, Лидия Константиновна…

– Вы ничего не понимаете, Платон Аркадьевич. Вы на него смотрите и думаете – а, молодой, неопытный. Но он же опасен! С этим пистолетом, с ордером… Он любого может арестовать, разве вы не понимаете?

– Лидия Константиновна, – проговорил учитель, сделав над собой усилие, – вы чего-то боитесь? Нет, погодите, – быстро добавил он, торопясь точнее выразить свою мысль. – Бояться кого-то, потому что у него ордер – одно, а бояться, если действительно что-то есть… Вчера, например, он сказал, что думает, будто Сергей Иванович вернулся в усадьбу и где-то прячется. Вам ничего об этом не известно?

Учительница открыла рот и недоверчиво уставилась на собеседника.

– Сергей Иванович? Но… как же…

– Вы что-то об этом знаете? – настаивал Платон Аркадьевич.

– Да как он может вернуться, если он умер? – проговорила Лидия Константиновна сердито. – Я во сне видела, что он умер, еще до того, как Тата мне написала…

Не договорив, она повернулась в сторону двери. На пороге стоял Опалин, еще всклокоченный после сна, однако же застегнутый на все пуговицы.

– Доброе утро, – проговорил он хрипловатым голосом.

– Я вскипячу молоко, – спохватилась Лидия Константиновна, поднимаясь с места.

– У меня вопрос, – обратился к ней Опалин. – Где-нибудь сохранилась старая обувь бывшего хозяина? Того, который спирит.

– Старая обувь… – пробормотала учительница, глядя на него во все глаза. – Вряд ли, хотя… Разве что среди хлама на чердаке… Обувь-то уже давно всю экспроприировали, все, что еще можно было носить.

– Сделайте одолжение, поищите, – сказал Иван. – Если что, уверен, Платон Аркадьевич вам поможет.

– Хорошо, если вы настаиваете…

Она удалилась быстрым шагом. Учитель сверлил Опалина взглядом, но тот подошел к окну и выглянул в сад, не обращая на Киселева никакого внимания.

– Зачем ты сюда приехал? – внезапно спросил Платон Аркадьевич. – Я имею в виду, на самом деле?

Опалин уже собирался ответить «Не поверишь, я и сам ломаю над этим голову» – и вновь инстинктивно почувствовал, что говорить так не следует и что, во всяком случае, бывший красный командир действительно ему не поверит.

– Комсомольцы жаловались, – обтекаемо ответил он. – И Бураков наш… – он не стал говорить о белой горячке и выразился иначе: – в переплет попал. Непорядок? Непорядок. Разобраться надо…