Наташа Полли - Утесы Бедлама [litres]

Не прошло и часа, как приехала лодка – маленький ялик из бальзового дерева с парусом, сплетенным из травы. На ней радостный торговец в русской шапке перевозил овечьи шкуры. Я решил, что все мы не поместимся, но торговец сел на тюк со шкурами, чтобы освободить место. О том, чтобы перевезти мулов, не шло и речи. Вспомнив о мулах, я снова подумал о мальчиках. По мнению Клема, они просто решили сбежать из-за неприветливой погоды, но мне казалось, что причина была в другом. Им не понравился Рафаэль. Лодка плыла мимо скал, которые становились все выше. Прекрасные водопады, казалось, текли из облаков. Я попытался вспомнить кого-то, кто заставил меня убежать, как только я его увидел, – и не просто убежать, а отказаться от сна у теплой печи в ледяную ночь. На ум шли только лишь ирландцы, тихо переговаривающиеся у ящиков с динамитом.

Куча овечьих шкур была достаточно высокой, чтобы прислониться к ней, сидя на досках. И хотя бальзовое дерево расщепляется, стоит по нему пробежаться раскормленной мыши, но дно было сухим, аккуратно сложенным и закрепленным. Где-то над головой велся тихий разговор на кечуанском. Как бы ни боялись мальчики Рафаэля, торговец не питал этих страхов и весело тараторил – по крайней мере, мне так показалось. Язык кечуа был элегантным. Время от времени он замирал на полуслове, словно балетный танцор, там, где английский промчался бы дальше. Лишь спустя некоторое время, в полудреме, я осознал, что собеседником торговца был Клем, а не Рафаэль. Я уловил его английский акцент, настолько не похожий на танцующую манеру речи торговца. Теперь, когда я прислушался, что-то в речи Клема показалось мне неправильным. Он выстраивал предложения на английский лад. Подумав об этом, я нахмурился, потому что был готов поклясться перед присяжными, что никогда не выучу кечуа.

Что-то холодное дотронулось до моего затылка, а затем рук. Я поднял голову и увидел снежинки, хотя долина сузилась и горы закрывали нас по обе стороны на сотни футов. Снег быстро припорошил скалы вдоль берега. Я стряхнул новые снежинки с рукавов и неуверенно встал, не чувствуя ног от холода. Некоторые скалы состояли из того же полупрозрачного стекла, которое мы нашли на берегу рядом с причалом. Огромные валуны были обточены водой. Их покрывали белые кристаллы – соль, хотя до ближайшего моря было не меньше тысячи миль. Рафаэль сидел на носу лодки, наполовину скрытый парусами.

– Это солончак? – спросил я, не рассчитывая получить ответ.

На этот раз он обернулся.

– М-м-м. Здесь соль под землей. Раньше здесь были шахты.

Рафаэль смотрел на снег. Он не хмурился, но на его лице застыло мрачное выражение, хотя я не видел особых причин для беспокойства. На сером свету в его волосах блеснули рыжие пряди. Он стягивал их в хвост, но они не были достаточно длинными и постоянно выбивались. Я не мог представить Рафаэля в опрятном виде.

Белые крупинки медленно падали в воду. Слабые солнечные лучи тонули рядом с ними. Я сложил края своего шарфа на груди, застегнул сюртук поверх них и поднял воротник, но холод пронизывал до костей. Единственной яркой точкой поблизости была стая тропических попугаев на берегу – красных и голубых. С каждым поворотом реки я видел новые участки гор, такие же рваные и широкие, как и те, что остались позади. Вершины уже были белыми.

Клем достал свою карту и отметил карандашом реку, чем вызвал интерес у торговца. Тот убедил Клема отметить маленький городок под названием Фара и пришел в неописуемый восторг, когда Клем выполнил его просьбу.

– Этот приятель сказал, что он родился в местечке под названием Бангабильга. Вы не знаете, где это? – поинтересовался Клем. – Здесь? Я думаю, он хочет, чтобы я отметил его на карте.

Рафаэль обернулся.

– Уанкавелика. Нет. В четырехстах милях отсюда.

– Нет, он сказал Ва…

– Бангабильга – это Уанкавелика, – пояснил Рафаэль с неожиданным терпением. – Уанкавелика – это испанское название места, но в этих краях мы говорим с разным акцентом. Здесь начинается тропа паломников. Лодочник говорит, что его семья сбежала отсюда, чтобы избежать призыва. На шахтах гибло столько людей, что юноши сбегали до того, как за ними придут начальники. Или после работы, чтобы подлечиться после отравления ртутью.

– Я знаю, где находится Уанкавелика, – ответил потрясенный Клем. – Но… эта разница… Она даже не отражается в испанском написании. Нельзя прочитать кечуанское слово «банга» как «уанка» на испанском. Что за ерунда. Это распространено? Есть ли другие заменяемые звуки?

– Их много.

– Это лингвистический вандализм.

– В Куско сказали бы Ванкавилька. Та же самая Уанкавелика. Что в этом особенного?

– Что это означает? – вмешался я, решив остановить их перепалку.

– Каменный идол, – пояснил Клем. – Там находится огромный чакрайюк.

Рафаэль выглядел так, словно рассмеялся бы, будь он моложе и веселее.

– Почему вы пользуетесь иезуитским словарем?

– Откуда вы знаете, чем я пользуюсь? И это кечуанский словарь.

– Наверное, речь идет о святыне, – заметил я. Клем нахмурился, не понимая, что я имею в виду. – Не об идоле.

Рафаэль кивнул, и я улыбнулся, поразившись его спокойствию. Я бы точно расхохотался, если бы кто-то назвал Крайстчерч храмом языческого бога.

Клем вздохнул, и я пожалел о сказанном. Я всегда считал его гением иностранных языков – по крайней мере, он прекрасно владел испанским. Но испанский и английский нельзя считать разными языками. Это всего лишь разные диалекты латыни, и можно переводить слова буквально. Когда переводишь с языка, не связанного с английским, нельзя подбирать эквиваленты слов. Однажды я попытался проделать это с китайским, и у меня получилась абсолютная ерунда. Мне пришлось забыть английский, словно подвесить значения слов в хорошо освещенной галерее, пристально всмотреться в них и затем описать их заново. Вероятно, Клем относился к кечуанскому как к испанскому. Он пытался связать их, а не переводить с одного на другой. Но я не знал, как выразить эту мысль и не сойти за снисходительного грубияна, поэтому решил промолчать.

– Что касается вашего предыдущего вопроса, – продолжил Клем, – смысл вот в чем. Если произнести слово «Уанкавелика» на диалекте Куско, мы подчеркнем одно произношение и утратим остальные до тех пор, пока не встретим носителей языка, которых через двести лет здесь и вовсе не останется. Бросьте, вы отлично понимаете, о чем я.

Рафаэль слушал его с безразличием.

– Наверное, вы долго оплакивали утраченные фонемы пиктов [7] Один из древнейших народов Шотландии. , да?

– Фонемы, – повторил я. Я понятия не имел, где Рафаэль мог выучить подобное слово. Я и сам плохо понимал, что оно означает.