Наташа Полли - Утесы Бедлама [litres]

– Вот видишь? – сказал мне Клем.

Легкая дрожь, на которую я до этого не обращал внимания и из-за которой упал белый камень, превратилась в грохот настоящего землетрясения где-то в горе. Она издавала своеобразное механическое урчание. Камни покатились по склону горы, и снежная пелена поползла вниз, обрушившись на реку. Несколько человек поклонились вершине горы и перекрестились.

– Неудивительно, что они считают ее живой, – заметил я.

Лопата Клема зазвенела.

– Стекло, – заявил он. – Не думаю, что на нем можно было построить многое. Здесь ничего нет, разве что останки растений, никаких признаков поселения. Позор. Я хотел найти дикарей, живших здесь до инков. Сложно отделить выдумки от правды. Лучше бы они придерживались фактов. И все же это интересно – неожиданно добавил Клем, нахмурившись. – Маркайюк… меняют историю места, за которым они следят.

– Разве? – сказал я. Я очень замерз.

– Да. Только подумай об этом. Все местные соглашаются с Инти. Эта земля была завоевана, хотя с археологической точки зрения это не так. Человек, который сделал это, находится здесь. Люди думают, что он окаменел, чтобы увековечить то событие. Статуи – маленькие очаги местной истории, но история не верна. Поэтому, когда кто-то создает маркайюк, твоя история меняется. Место становится более важным. Здесь произошли знаменательные события. Даже если это… не так. Маркайюк – желанная штука отчасти потому, что она означает, что ты причастен к великому прошлому. История здесь пластична.

– Или если ты живешь в глуши, где нет ничего, кроме ананасов. «Пришел, увидел, победил» – гораздо более интересная история для твоих детей, чем «Пришел, подумал, что сойдет, обосновался», – добавил я. – Пойдем в церковь?

– Нет, ты должен нарисовать для меня дендроглифы, пока не стемнело.

– Клем, я замерзну до смерти, – запротестовал я. Я не рассказал ему, что произошло со мной, когда я решил срисовать резьбу с деревьев, растущих на границе. Хватит того, что я обидел Рафаэля. Вряд ли я выдержал бы ощущение большей беспомощности.

– Не говори чепухи. Это займет не больше получаса, – возразил Клем. – К тому же ты столкнул меня в реку, а затем заставил идти в Асангаро в одиночку. Считай это своим наказанием.

Я промолчал. Спорить не было сил. Как только мы выбрались из ямы, и я направился в сторону границы, я остановился, когда понял, что Клем не идет.

– Разве ты не…

– Я останусь здесь, – беззаботно заявил он. – Инти хочет дать мне урок кечуанского.

– Значит, я отправлюсь в лес, чтобы рисовать твои дендроглифы на морозе, пока ты будешь учить кечуанский в тепле?

– Дружище, брось, возможно, мы скоро уедем. Было бы глупо уехать без заметок о местных. У меня кончились пластинки для дагеротипии. И я крайне невосприимчив к урокам рисования.

Рафаэль наверняка находился рядом с границей. Возможно, я смог бы закончить рисунок по памяти или через бинокль.

– Хорошо, – согласился я. В этот момент вернулись дети. Они спустились по выкопанным ступеням в яму и начали рыться в земле, весело тараторя на кечуанском. Они искали белые камни, и кто-то из детей говорил об обломках старой маркайюк. Одна из девочек поднесла камень к уху, как я подносил ракушки, когда мне было столько же лет. Рафаэль наверняка сказал им, что здесь было что-то интересное, поэтому детей ждал веселый день.

Я не нашел свой бинокль, поэтому отправился в лес, но не прямиком к границе. Я уселся в корнях деревьях, растущих рядом со святым Томасом. Я повернулся к нему спиной, чтобы никто не мог снова подкрасться ко мне. Инти сделала для меня стеклянную фигурку святого Томаса, крошечную и идеальную. Она была отличным талисманом – согласно местной религии, святой Томас был покровителем садовников, – и я носил ее в кармане уже третий день. Инти сказала, что никто не знал его настоящего имени, но до прибытия испанцев он был стражем короля в Куско. Когда святой Томас впервые пришел к Бедлам, чтобы освободить людей Писарро, он рассказывал о королевском дворе инков, но теперь никто не мог говорить с камнями, кроме, разве что, Рафаэля, который избегал этой темы. Скорее всего, это была сказка для детей, но я не возражал.

Вскоре я заметил Рафаэля, стоявшего рядом с другой маркайюк. Он был ниже статуи, поэтому полностью скрывался за ней. Он поглядывал на меня.

– Если вы избегаете меня, не стойте там, просто уходите, – крикнул я. – Я смогу гнаться за вами не дальше восьми футов.

Рафаэль проигнорировал мои слова.

– Вы уверены, что должны там сидеть?

– Нет. Но Клем хочет получить рисунки, а я не хочу снова злить его.

– Даже больше, чем снова быть избитым и брошенным умирать на земле.

– Я не уми… – Я поперхнулся, потому что вдохнул слишком глубоко, и у меня снова заныли ребра. – Он вернулся сегодня утром. Он шел пешком четыре дня, я нет. Это меньшее, что я могу сделать для него.

– Для ноющего идиота, которые в душé ненавидит вас за то, что вы не можете ходить? На вашем месте я бы не выдержал.

– И поэтому у двери церкви всегда толпятся ваши друзья, – беззлобно парировал я. Приятно, когда тебе кто-то сочувствует, пусть и в грубоватой манере. – Послушайте, он побывал там. В Асангаро. Мартель должен прислать людей.

Рафаэль слегка наклонился назад, словно мысль о Мартеле давила на него.

– Хорошо.

– Если они не смогут расчистить путь… – начал я.

– Я не проведу вас через границу.

– Я знаю. Но вы можете пересечь ее. Если я научу вас срезать черенки, возможно, вы могли бы отправиться за ними? Мы… не останемся в долгу.

Я решил, что он спросит, чего стоило быть повешенным как вор на скале, и собирался сказать, что при необходимости мы возьмем его с собой в Индию, но он не заговорил об этом.

– Возможно, – ответил Рафаэль. Он стоял так неподвижно, что я подумал о каталепсии. Он работал в расстегнутом жилете, и на ветру мелькала индийская подкладка. Это не было каталепсией. Снова подул ветер, и Рафаэль повернул голову, словно его шея была флюгером. – Возможно, – тихо повторил он.

Я поколебался, не зная, как он относится ко мне теперь.

– Я хочу выпить кофе. У меня онемели пальцы от холода.

– Хорошо, – кивнул Рафаэль. Он медленно перешагнул границу и направился в сторону кладбища. Если он и сказал что-то, я не слышал. Я подождал, но через полчаса он так и не появился, и с реки пошел снег. Снежинки холодно мерцали в пыльце. Решив, что Рафаэль уже ушел домой без меня, я вернулся в церковь. Я ожидал увидеть его на кухне, но его не было. Дрова в печи превратились в угли. Я снова разжег печь и продолжил рисовать.

Я не заметил, как наступили сумерки, до тех пор, пока не перестал видеть штрихи карандаша на бумаге. Я не задумываясь завел механизмы в лампах, и они начали тикать. Я откинулся на спинку стула и посмотрел на лес через окно. Ветер поднимал пыльцу, но сияющих следов не было. Решив, что Клем остался у Инти на ужин, я приготовил себе киноа и оленину, которую кто-то принес Рафаэлю на неделе. Я приготовил достаточно еды и для Рафаэля, но он до сих пор не вернулся. Темнота сгущалась как смола. На мосту со стороны утесов мелькнул огонек. Я решил, что это Клем, но когда открыл дверь, то увидел Франческу. Ребенок лежал в покрывале, обвязанном вокруг нее. Она встревожилась, увидев меня, а не Рафаэля, и заговорила на осторожном, сбивчивом испанском.