Наташа Полли - Утесы Бедлама [litres]

– Вам больно? – спросил он.

– Нет, я полностью накачан опиумом.

– Мой корабль отплывает через час.

– Что?

– Я им больше не нужен, – пояснил Кэйта.

– Ты был со мной, и это я теперь им не нужен. Ты можешь уехать со мной в Англию. Я не отпущу тебя туда, куда ты не хочешь идти.

Кэйта переменился в лице. Сложно было сказать, что именно изменилось, но когда он заговорил, его речь замедлилась, и хотя голос по-прежнему был тихим, в нем прибавилось глубины. Маленький мальчик в нем исчез.

– Есть кое-что, что вы не сможете сделать, если дома вас будет ждать ребенок без матери, – сказал он. – Места, в которые вы должны вернуться.

– О чем ты говоришь? Я никуда не поеду. Возможно, никогда.

– Поедете.

– Знаешь, ты не можешь делать громких заявлений просто потому, что ты необычный иностранец.

Кэйта едва не рассмеялся.

– Конечно, поедете. Вы должны поехать. Люди похожи на пчел. Все они труженики, которые могут стать королевами улья при определенных условиях, но как только королева выбрана, назад пути нет. Пчела, которая станет ей, не сможет снова стать рабочей пчелой. Она умрет от голода. Она должна расти и затем покинуть улей.

– Сегодня ты настоящая загадка. И я не пчела.

– Я знаю. Простите. Мне тяжело даются такие разговоры. Смысл в том, что я возвращаюсь домой. Меня и так не было слишком долго. Вы никогда не спрашивали, но у меня есть семья. Много братьев. Они переживают. Это мой адрес.

Кэйта протянул мне лист, вырванный из Библии. Японские иероглифы почти не отличались от китайских, поэтому я распознал слова, хотя и не мог прочесть их вслух. Кловер Касл/Замок Кловер, в местечке под названием Лонгшер.

– Вы не обязаны писать, но это мой адрес на случай, если что-то произойдет. Хотя… почта все равно не очень надежна.

– Да, – ответил я.

Кэйта резко опустил голову, словно ему стало плохо.

– Что случилось?

– Я забуду утром, – пробормотал он и снова посмотрел на меня. Его глаза блестели от слез. – Мне пора, иначе я опоздаю на корабль. Я был рад познакомиться с вами, мистер Тремейн.

Кэйта окинул взглядом комнату еще раз, словно покидал ее после долгих лет, а не нескольких часов. Он спохватился и заставил себя улыбнуться. На секунду я увидел, каким он станет через двадцать лет. Кэйта будет поздним цветком, странным до зрелого возраста, но затем расцветет в полную силу. Я почувствовал все потерянные годы, которых никогда не увижу.

– Кэйта, подожди…

– Нет, – сказал он, но остановился. Он словно боролся с чем-то внутри себя. В конце концов он ударил рукой по дверному косяку. – Мне не нравится говорить об этом, но я не хочу, чтобы вы жили, думая, что все было напрасно. – Кэйта бросил взгляд на одеяло на моих ногах. – Пока что вы не знаете, что это означает, но все равно выслушайте меня. Когда мистер Маркхэм пересечет соль в Бедламе, вы не должны делать этого. Но слова «не должны» звучат невежливо, поэтому я заменю их на «не можете». Мне так жаль, но если бы вы остались целы, вы бы отправились с ним, а я хочу, чтобы вы добрались до конца живым. Это единственный способ сохранить вам жизнь, который я смог придумать.

Все вокруг меня искривлялось, словно в опиумном сне, и хотя я знал, что не сплю, я не был уверен в реальности услышанного.

– Что? Откуда ты знаешь Клема?

– Я его не знаю. Вы должны поспать. Удачи.

Я мог бы заставить его остаться. Кэйта был мальчишкой. Если бы я велел ему не говорить чепухи и сесть рядом, он бы послушался. Но я был под опиумом. Мне казалось, что я тону, поэтому разум меня не слушался.

Перу, 1860 год

В пустой церкви разносилось эхо. Темнота и холод подкрались к окнам. Я следил за огнем в печи и трубами. Мне было чем заняться – доделать рисунки и позаниматься испанским, – но я так и не смог заставить себя. В итоге я подошел к окну, выходившему на границу под углом. Отсюда были видны потоки света, которые оставляли в пыльце звери. Я увидел медведя, но никого, кто был бы похож на человека. Идея с границей казалась мне неплохой. Возможно, это был тот же вал Адриана, сведенный до того, что отражало стену в безупречно охраняемом мире: черты на земле. Но я не знал, был ли этот мир безупречно охраняемым.

Вскоре часовые механизмы ламп остановились, и мне пришлось завести их вновь. Это привело меня в порядок, и я решил приготовить ужин, как вдруг услышал звон колокольчика в нефе.

Я прижался к стеклу. В пыльце никого не было, хотя я ничего бы не увидел из церкви под таким углом. Через секунду колокольчик зазвенел снова, затем еще раз – дольше. Наступила тишина. Я надел сюртук и подошел к двери. Она замерзла, и мне пришлось толкать ее плечом. От одной мысли, что мне придется нести ребенка по скользким мосткам, у меня защемило в груди.

На алтаре горела одна свеча, но и в ее свете было отлично видно, что там лежал не ребенок. Там полусидело, полулежало тело мужчины, и свет от свечи окрашивал его волосы в ярко-красный.

Я облокотился на алтарь и почувствовал, как острые края камня врезаются в кожу ладоней. Поначалу мне казалось, что я не должен трогать тело, и я не сразу смог избавиться от этого чувства. Клем был холодным, как алтарь. Он не походил на себя, потому что никогда не выглядел таким безжизненным, даже во сне. Я ожидал, что расстроюсь, разозлюсь или почувствую что-нибудь приличествующее случаю, но ощутил лишь страх – не из-за леса или Бога, а из-за Минны. Мне придется объяснять ей, что произошло, и вряд ли я смогу солгать. Но правды я не знал. Я не помнил, почему отпустил Клема: потому что это казалось верным решением или потому что он меня обидел.

Я услышал голос Рафаэля в голове. Он спрашивал, какого черта я делаю. С тех пор, как мы ушли из флота, Клем участвовал то в одной, то в другой археологической экспедиции. Я же стал винтиком Ост-Индской компании. Из нас двоих я был сильнее, но я забыл об этом, потому что слишком привык к чувству опустошенности. Затем я взбрыкнул, и последствия оказались гораздо хуже всего, что Клем сделал со мной. И я сделал это в церкви человека, который был на порядок сильнее окружающих людей, но всю свою жизнь стирал их белье. Я никогда не испытывал такого стыда. Он обжигал, тихий, но собранный, как керосиновая лампа, до тех пор, пока что-то во мне не превратилось в стекло. Мне пришлось поднести руку к свече на алтаре, чтобы боль избавила меня от уверенности, что я сойду с ума. Это помогло: мой разум прояснился.

Вокруг шеи Клема были следы, глубокие и темные, в форме пальцев. Я поднес руку, не дотрагиваясь до него. Следы нанес кто-то гораздо крупнее меня. Я поднял руку Клема. Кожа на его пальцах была стерта обо что-то твердое. Я поднес лампу к его ногтям. Некоторые были сломаны, но если под ними что-то и было, то я не мог разглядеть. Явно не кровь. Тот, кто его поймал, был одет во что-то прочное. Я окинул взглядом деревья, утопавшие в темноте. Там должно было быть светло, ведь тот, кто принес Клема и позвонил в колокольчик, ушел в лес. Но я увидел лишь маркайюк. Они не двигались.