Наташа Полли - Утесы Бедлама [litres]

– Я могу вернуться с тобой в Бедлам, как только срежу черенки, – предложил я. – Без Мартеля.

– Нет. Маркайюк знает тебя. На этот раз нам повезло, но она поймает тебя на обратном пути. Нам придется снова остановиться на ночь, а она продолжит путь. Она на фут выше меня. Я не одолею ее.

У Рафаэля был пристыженный вид, и мне хотелось сказать, что я все понимаю и не считаю его трусом, раз он не мог справиться с крупной каменной статуей. Но я боялся показаться высокомерным. Между нами повисло болезненное молчание, прежде чем Рафаэль тряхнул головой и показал на горы впереди нас. До них было рукой подать. Должно быть, мы шли параллельно им.

– Это Боливия, – продолжил он. – Анды. Вернешься к озеру Титикака через них.

– Это возможно? – спросил я, всматриваясь в даль. За рекой действительно рос тропический лес: густые, непроходимые джунгли. – Когда мы готовились к экспедиции, мы быстро отказались от идеи с Боливией… Нам сказали, что там идет война. Границы закрыты, и они не впускают иностранцев. Повсюду солдаты.

– Они не впускают иностранцев. Но «они» – это боливийское правительство. Местные жители не имеют к этому никакого отношения.

Рафаэлю удалось заключить боливийское правительство, современные границы и все, созданное испанцами, в отдельный мир, на который обычные люди смотрели с интересом, не считая чем-то тягостным. Никакое правительство не могло диктовать правила местным жителям. Они словно говорили на разных языках. Правительство могло помешать иностранцам передвигаться по дорогам, но не могло выстроить солдат на каждую тропу в лесах.

– В миле к югу отсюда находится деревня охотников, – добавил Рафаэль. – Я отведу тебя туда, а они помогут перебраться через горы.

– С тобой все будет в порядке? – спросил я.

– Когда?

– На обратном пути. Ты плохо видишь.

В тени деревьев, в которой дневной свет делал пыльцу невидимой, Рафаэль шел слишком близко ко мне, боясь оступиться, и останавливался, если я слишком долго не отвечал.

– Все хорошо, – заявил он.

– Сколько пальцев?

Рафаэль ударил меня по руке.

– Хватит.

– С медведями это не сработает.

– Черт. Пока что ко мне часто подкрадываются медведи, настойчиво пытающиеся проверить мое зрение.

– Я не иду в Боливию, и ты не пойдешь через этот лес один. Мы уже знаем, что на одном большом участке больше нет пыльцы.

– Нет.

– Я не имел в виду, что у тебя есть выбор. И твой английский омерзителен, надеюсь, ты знаешь. Нельзя говорить на чужом языке так чертовски хорошо.

– Мне пришлось научиться. Твой дед был никчемен в языках, – Рафаэль рассмеялся, но замолчал, вспомнив Гарри. – Пойдем.

Путь через реку выходил на пролесок с цинхонами. Мне пришлось сесть на землю и рассмотреть все деревья, опавшие листья, плоды и корни, в надежде, что они окажутся нужного сорта. Я не ошибся. Здесь росли тысячи цинхон калисайя.

Мы добрались до джунглей в половину четвертого дня. Я аккуратно срезал черенки и затем в течение последнего светлого часа подготовил ящики из хлопкового дерева. Я обложил черенки красноватым мхом, который рос повсюду. Когда стемнело, все уже было готово к утреннему отправлению. Я уложил самодельные ящики в корнях хлопковых деревьев и вернулся на полянку, где лежали наши с Рафаэлем вещи. Но его сумки не было. На моих вещах лежала маленькая лампа с пыльцой.

– Где ты? – крикнул я.

В лесу было тихо, лишь птицы щебетали в кронах деревьев. Я встревожился. Возможно, Рафаэль снова застыл где-то. Я решил отправиться на его поиски, как вдруг заметил записку под лампой. В ней Рафаэль описал, как добраться до деревни охотников и что сказать на кечуанском – местные жители не говорили на испанском. Он ушел в лес без меня.

Он оставил лампу не для того, чтобы я видел путь, а для того, чтобы я не видел мелкие огоньки. Я сделал то, что запрещают делать все часовщики: повернул заводную головку, чтобы пружина распрямилась слишком быстро и остановилась. Затем я убрал лампу под сюртук, чтобы заглушить остатки света. На мгновенье стало темно, и я закрыл глаза. Когда я открыл их вновь, небо окрасилось в ярко-синий цвет, и в деревьях за рекой появился мягкий след в пыльце. Рафаэль ушел не в Бедлам, а на восток, за поворот реки. Хотя пыльца почти угасла, она освещала маркайюк с кладбища, стоявшую на берегу реки и смотревшую на меня. Царапины на моей руки обожгло болью, когда я заметил ее.

– Рафаэль! – крикнул я. Я по-прежнему видел, где заканчивался его след в пыльце. Он не мог уйти далеко. – Куда ты идешь?

Рафаэль слишком ослаб, чтобы крикнуть в ответ, поэтому он вывел буквы в пыльце – медленно, чтобы они не расплылись в воздухе.

«Домой».

Я посмотрел на восток, отчасти думая, что увижу огни деревни, но их не было. Пока мы шли по лесу, Рафаэль все время уводил нас в сторону. Я вспомнил пустую комнату на чердаке в церкви, сложенные вещи. Он не собирался возвращаться в Бедлам.

– Хорошо, и как далеко ты сможешь пройти в таком состоянии? Подожди меня, я пойду с тобой.

«Ты не можешь». Рафаэль нарисовал стрелу под буквами, которая показывала на маркайюк.

– Ты ничего не видишь. Что произойдет, если ты окажешься в месте, где нет пыльцы?

«Недалеко».

– Боже, конечно, далеко!

Рафаэль не ответил, и пыльца угасла. Вскоре буквы, которые он нарисовал в воздухе, превратились в свое подобие. Я смотрел на них слишком долго, и вскоре они слились в пятно. Кровь по-прежнему стучала в висках. Мне пришлось застыть на месте, чтобы все обдумать и не поддаться желанию броситься за Рафаэлем. В лесу позади меня кричали и завывали звери – гораздо громче, чем в хвойном лесу. Наконец я снова завел лампу и привязал ее к руке. Я начал собирать доски из хлопкового дерева, которые не использовал для черенков. Они были ровными, хотя и грубыми – я отколол их маленьким топориком, а не распилил должным образом, – и у меня как раз хватало веревки, чтобы связать их. Она была свита из мягкой шерсти альпаки, но хорошо натерта воском. Когда плот был готов, он вряд ли выдержал бы вес взрослого человека, но это не имело значения, поскольку маркайюк об этом не знала. Мне пришлось поискать ветвь моего роста. Наконец, я нашел одну, сделал из нее нечто похожее на мачту – казалось, это заняло несколько часов, – и установил на плоту. Наконец, ожидая увидеть рассвет в любую секунду, хотя мои часы показывали, что прошел всего час, я выбросил из сумки все кроме еды и одежды и сложил туда связанные вместе черенки. Мне не хотелось оставлять обсидиановую бритву, которую мне дал Рафаэль, и еще больше – горстку вещей Клема, которые я собирался отдать Минне. Но в сумке не было места, и что-то в моей голове переключилось на образ мышления бродяги, который приобретаешь в долгих путешествиях. Ненужные вещи перестали казаться важными.