Наташа Полли - Утесы Бедлама [litres]

– И что потом? – спросил я.

– Ты засыпаешь на несколько месяцев. Потом снова просыпаешься. И так на протяжении шестисот лет. Потом ты спишь все дольше и дольше, а затем засыпаешь навсегда, но ты не совсем умираешь. В конце маркайюк становятся горными породами. Мертвые маркайюк не похожи на людей.

– Вот почему люди селятся вокруг гор.

Рафаэль кивнул.

– Ты бы видел, что здесь творилось, когда в Куско строили собор. Они швыряли камни, рыли в горах огромные траншеи. Я побывал там, когда строительство почти закончилось. У меня мурашки побежали по коже.

Я рассмеялся.

– Никто не объяснил все это испанцам?

– Конечно, объяснили, но строители велели не поклоняться идолам и убираться. Единственный разумный ответ. Я не могу представить никого, кто относился бы к маркайюк с огромной сдержанностью или не по-индейски.

– Почему ты ненавидишь индейцев? Знаешь, белые люди гораздо хуже. Мы ужасны во всем. Живем дольше сорока пяти лет. Учим больше одного языка. На самом деле это чудо: больные, быстро стареющие, беспокойные, неуклюжие от рождения идиоты смогли убедить всех, что они лучше лишь из-за своих манер и тактичного распределения флагов. Не могу поверить, что никто до сих пор не раскрыл наш обман.

Рафаэль рассмеялся. Его смех всегда заставал меня врасплох, и мне пришлось сдержать себя, чтобы не выглядеть слишком довольным.

– Я не люблю плохой перевод, – признался он. – Я не люблю идиотов, которые рассказывают белым людям, что гора живая и умеет думать, а деревни охраняют особые люди, превратившиеся в камень.

– Но так оно и есть.

– Нет, – возразил Рафаэль и толкнул меня в грудь. Для него этот удар был почти легким касанием, но я почувствовал всю тяжесть его руки. Еще немного, и я упал бы на землю. – Это ужасно. В Испании или Англии вы ведь скажете это по-другому, верно? Вы скажете: «В Андском высокогорье отмечена особенная наследственная болезнь, которая вызывает окаменение и погружает пациентов в состояние долговременной каталепсии. Возможно, окаменевшие пациенты являются частью окружающих гор. Это повлияло на религию и привело к появлению культурной тенденции уделять огромное внимание камням». Это одно и то же, только на твоем языке, а не на кечуа с добавлением испанских слов. Чертов кеспанский. Говори на одном или на другом, иначе не жалуйся, если кто-то ударит тебя по голове Библией и обзовет болваном.

Я все еще смеялся, когда мы повернули и вышли к высокому акведуку. Четыре маркайюк на пьедесталах стояли по обеим сторонам колонн, возвышавшихся над дорогой. Они повернули головы в нашу сторону. Эти статуи гораздо больше напоминали стражей, чем святыни из Бедлама. Их одеяния тоже были сделаны из кожи, но каждая была одета в броню и поножи. Маркайюк держали копья – золотые, потому что золото не ржавеет. Они были в сознании и почти ничем не отличались от нас. Мое сердце ухнуло куда-то в пропасть. Если статуи следили, кто и когда входил и выходил из монастыря, то они знали, что за последние сто лет лишь одного мальчика отправили в Бедлам, и ему было всего двенадцать. Возможно, я сошел бы за священника, собиравшегося окаменеть, но сроки не сходились.

Но нас никто не остановил. Ближайшая маркайюк лишь слегка кивнула. Мне показалось, она смотрела на нас с грустью.

– Когда они менялись, их сопровождала целая свита из Куско, – тихо пояснил Рафаэль, когда мы проходили мимо. – Вряд ли им нравится, что людям пришлось идти из Бедлама в одиночку. Я помню… с ними возникли проблемы, когда я покидал монастырь. Они остановили нас, потому что у нас не было еды в дорогу.

– Какой стыд, что Анка ведет себя иначе.

– Анка превратилась в Бедламе. Насколько мне известно. Никто ей не помогал. Я понимаю, почему она невзлюбила человека, к которому в подходящий момент приехал внук иностранного друга. Это несправедливо.

– Почему никто отсюда не поймает ее? Почему они не пришли за тобой?

– Нельзя точно определить, когда мы превратимся. По крайней мере без доктора. Можно предугадать это, но тогда, с Гарри, я не превращался в маркайюк. Как только мы засыпаем, закон запрещает нас трогать. Даже если бы кто-то нашел Анку, он бы не смог ничего поделать.

– Глупый закон.

– Место, где стоит маркайюк, очень важно. Все думают, что они сами его выбрали. Это как передвинуть алтарь в церкви или… не знаю. Это глупо, ты прав.

Очевидно, под дорогой шли каналы с водой. Краны распыляли влагу на деревья, из-за чего дорога впереди покрылась черным льдом. Мы предусмотрительно обошли этот участок, перебравшись через корни деревьев. Дорога проходила под одной из арок акведука, под которой любой звук разносился тихим эхо. На другой стороне деревья казались более старыми. Очевидно, влажность не давала лесным пожарам перекинуться на самые старые растения. Туман окутал деревья. Воздух был разреженным, и я чувствовал, что мы поднялись очень высоко, но лес по-прежнему оставался лесом – слишком дремучим, чтобы увидеть что-то даже без тумана.

– Меррик…

Жизнь оставила Рафаэля, хотя он все еще стоял. Я сел в корнях дерева и стал ждать. Но прошло полчаса, затем час, и я уставился на секундную стрелку своих часов, не зная, стоит ли ждать еще. Я начал писать записку, прежде чем подумал, сможет ли Рафаэль прочесть ее. Я не знал, как оставить даже простейшее послание на веревке. В конце концов я связал наши веревки, обмотав один конец вокруг руки Рафаэля, а другой конец – вокруг корней, и нацарапал ножом на коре дерева: «Ушел за подмогой, 8:15 утра». Я оставил свои часы на корнях. Мне хотелось, чтобы, очнувшись, Рафаэль также узнал дату, но мои часы не показывали ее. По крайней мере он бы понял, если бы прошло больше одного дня. К тому времени часы бы остановились.

– Я скоро вернусь, – сказал я на случай, если он мог слышать меня. – Но это не оживленная дорога. Я не хочу оставлять тебя одного. Вдруг никто не придет? Скоро вернусь.

Было глупо говорить с Рафаэлем. Его здесь не было. Я словно говорил не со спящим человеком, а с его сюртуком.

Я пошел по дороге, осторожно минуя скользкие участки. Я надеялся увидеть дома или стены, но здесь не было ничего, кроме руин по левую сторону. Они полностью поросли плющом, а камни разрушил какой-то местный сорт камнеломки. Дорога резко заканчивалась у скалы. Камни нависали над долиной, и внезапно передо мной открылся живописный вид. Лес уходил за горизонт во впадине, подернутой туманом. Здесь не было ни городов, ни людей. Я видел то, что когда-то было городом – разрушенные каменные башни. Что-то блеснуло в обломках: стекло, обсидиановый поток, который спускался с горы. Пар повис клочьями над камнями. Здесь уже долгие годы никто не жил. Целые десятилетия. Вдалеке я увидел озеро. Там стояла тишина, и лишь изредка порхали птицы.