Наташа Полли - Утесы Бедлама [litres]

– Если маркайюк не идет за нами, я должен переодеться, – наконец сказал Рафаэль. – Если я застыну где-нибудь в этой одежде, она долго не продержится.

Я закрыл ставни, чтобы сияние ламп не выходил наружу. Рафаэль переоделся в тяжелое кожаное одеяние, которое сшил сам. Я с трудом застегнул его: оно было плотным, как броня. Теперь цвет кожи Рафаэля отличался от кожи маркайюк лишь на несколько оттенков. Я шагнул назад, когда все было готово. Две недели – слишком мало времени, чтобы привыкнуть к маркайюк, но мне это удалось. Я чувствовал себя неловко, стоя рядом с Рафаэлем без пузырька с солью или щетки. Это ощущение длилось, пока он неподвижно стоял. Как только он опустился на корточки, чтобы найти воск в кармане своего старого жилета и натереть им веревку, я узнал в нем прежнего Рафаэля.

– Почему остальные маркайюк высокие, а ты не отличаешься от обычного человека? – спросил я, не в силах вынести тишину.

– Белое дерево, – ответил Рафаэль. Он провел рукой по ребрам, словно показывая кости в корсете своего одеяния. – Надень это на здорового человека, и они вырастут высокими, как маркайюк. Мы перестали носить их, когда прибыли иезуиты. Местные священники не должны были выделяться. Хорошо, теперь пойдем. Ты согрелся? От тебя не будет пользы, если ты протянешь ноги.

– Да… Умолкни, дурацкое ископаемое.

Рафаэль легонько толкнул меня в стену. Я попытался толкнуть его в ответ, но не смог.

Пока мы шли, лес становился гуще. Мы вернулись на стеклянную дорогу. В плотной пыльце не было смысла блуждать по лесу: если бы Анка хотела найти нас, она бы увидела следы, какой бы путь мы ни выбрали. Но я ее не видел. Лишь скрученные полосы света оставались там, где птицы и летучие мыши летали между ветвей. Извилистая дорога шла вверх, медленно уводя нас в новые горы, которых пока что не было видно. Мороз усилился, и стеклянная дорога покрылась инеем. Все растения умеренных широт, которые росли под деревьями, завяли. Корни исполинских деревьев переплелись между собой, образуя то непроходимые узлы шириной в фут, выходившие на дорогу, то узоры, возвышавшиеся над ней. Возможно, когда-то лесники ухаживали за ними и стригли корни. Деревья создавали живые туннели, в которых было теплее и по-прежнему цвел свечной плющ – так обильно, что сияние в воздухе казалось странным солнечным светом, в котором исчезали все тени. Иногда на глаза попадались каменные обломки или безнадежно разрушенная резьба, но было невозможно определить, насколько старыми они были.

Иногда мы входили в участки без пыльцы. Причины тому были непонятны: в воздухе словно появлялась бездна, клочок темноты, на который не обрушивался звездный свет, и каждый раз Рафаэль колебался. Он не просил помощи, но я продолжал говорить и направлял его в центр дороги.

Мне тоже пришлось остановиться, когда мы подошли к месту, в котором что-то свалило деревья. В кроне зияла огромная дыра, через которую падал звездный свет. На дороге лежал огромный обломок древнего арочного прохода.

– Боже… Что это? Как это здесь оказалось? Катапульта или?.. Люди строили дома в деревьях?

– Не знаю. Я не был здесь с детства. То есть… уже больше ста лет, – нервно ответил Рафаэль. Он словно боялся, что мог замедлиться и никогда не очнуться вновь, если будет думать об этом слишком много.

– Дай руку, – сказал я, пытаясь вернуть его в реальность. Я взобрался на камень. – Да… Обломок упал с высоты, потому что разбил стекло.

Стеклянная кладка дороги покрылись сеткой трещин. Некоторые камни разрушились много лет назад, и дожди обточили их острые края.

– Осторожнее, – предупредил Рафаэль.

– Что? – переспросил я и затем ударился головой о что-то. Удар не был сильным, и я почувствовал, как предмет отлетел в сторону. – Что это было?

Рафаэль поднялся на камень, потянулся и что-то схватил. Я ударился головой о бревно, парившее в воздухе. Когда Рафаэль отпустил его, оно начало медленно вращаться. Бревно поросло мхом по краям. Я поднял голову. В воздухе висело много бревен: некоторые замерли на одном месте, другие очень медленно вращались. Дыра, пробитая в кроне, была ровной. Примятые ветки и хвоя уже выпрямились, столкнулись со сломанными ветвями и начали закрывать брешь. Ветра не было, поэтому пыльца не могла подняться в воздух. В отверстии было очень темно. На землю, как солнечный свет, падал столп темноты. Я вытянулся и дотронулся до бревна. Мне пришлось надавить на него, чтобы оно опустилось. Древесина была достаточно прочной, чтобы выдержать ребенка.

– Пойдем. Нам лучше идти, – сказал Рафаэль.

Я обернулся.

– Я не видел ее.

– Я беспокоюсь не из-за нее. Я чувствую себя немного… – Рафаэль тряхнул головой. – Ворота здесь. Можешь оставить меня. Меня кто-нибудь увидит.

– Хорошо. Мы найдем кого-нибудь, и тогда я пойду.

Рафаэль спрыгнул на землю. Я замешкался, потому что камень, на котором мы стояли, был отвесным с другой стороны. Рафаэль спустил меня. Теперь я не почувствовал напряжения в его руках. Он словно поставил на землю куклу.

– Спасибо.

Он отпустил меня.

– Ты вернешься в Бедлам, когда… закончишь? – спросил я.

– Нет. У них есть маркайюк и Акила. Я мог бы вернуться, но мне кажется, что я сойду с ума и сброшусь со скалы. Я хочу остаться в монастыре.

– Я смогу приезжать к тебе?

– Они могут выписать разрешение, – медленно сказал Рафаэль. – Но я сомневаюсь, что ты захочешь вернуться через двадцать или тридцать лет.

– Откуда ты знаешь, что это продлится так долго? Ты только что потерял семьдесят лет и провел в сознании всего несколько. С чего ты взял, что…

– На превращение уйдет сто лет. Примерно. – После недолгого молчания Рафаэль продолжил: – Если бы я был в безопасности, а не в глухом лесу в последний раз – тогда, с Гарри, – я бы не проснулся так быстро. Я не должен был очнуться. Последние годы… Это как проснуться посреди ночи.

– Значит, в следующий раз…

– Я не знаю. Возможно, полчаса, как сегодня. Возможно, дольше. Это похоже на сон. Ты спишь урывками, продолжаешь просыпаться и, наконец, перестаешь.

– А потом? – спросил я, не в силах объяснить, что конкретно имел в виду. Если я просыпался посреди ночи, я бродил по дому, разговаривал со своей собакой и открывал окна. Но я никогда не помнил об этом на следующий день и всегда испытывал странные чувства, увидев окна, распахнутые настежь.

– А потом, если мне повезет, я буду как Томас. Жить. Думать, говорить. Медленно. – Рафаэль потер запястье, обвязанное веревкой.

Я не стал объяснять, что имел в виду другое. Было глупо спрашивать, забудет ли он меня, раз я появился в этом крошечном промежутке бодрствования. Рафаэль не расстроился бы, забыв меня. Признаться, я подозревал, что он был бы этому рад. Приехав сюда, я лишь напомнил ему о навсегда потерянном друге.