Наташа Полли - Утесы Бедлама [litres]

Рафаэль поставил перед ним тарелку и сел напротив, разминая суставы. Они не болели. Казалось, тот, кто создал его, вернулся и затянул все винты. Рафаэль понял, что не мог согнуть спину. Или все-таки мог: он мог перенести свой вес вперед, не двигая позвоночником, и, казалось, теперь каждый позвонок выдерживал гораздо больший вес.

Гарри писал что-то в дневнике – возможно, о мыши. Он подчеркивал некоторые фразы красными чернилами и делал пометки на полях. Рафаэль наблюдал за ним. Гарри писал легко и быстро, ради удовольствия. Это было знакомо Рафаэлю, но по-прежнему казалось чем-то новым.

– Особенность мыши в следующем, – начал Гарри, не отрывая глаз от дневника. – Они похожи на европейских полевок, что довольно интересно, потому что они не могут быть в родстве. Это означает, что форма животных возникает так же, как пузыри. Пузырь будет круглым и в Европе, и в Перу. Он не станет квадратным, как только ты войдешь в джунгли. То, что похоже на мышь, всегда будет иметь форму мыши.

– Не крошечных мягких осьминогов?

– Именно. Где циклопы? Где одноногие или треногие люди? Почему здесь нет синих мышей или мышей с восемью лапками? Не знаешь? Есть многое на свете, что и не снилось нашим мудрецам. На самом деле нет. – Гарри замолчал и рассмеялся. – Тебе плевать.

– Да.

– К счастью, меня это совсем не волнует. Ты превращаешься в маркайюк?

– Что?

– Странная вещь номер один, – сказал Гарри, словно они все еще говорили о мышах. – Ходячие статуи, которые на самом деле мужчины и женщины. Странная вещь номер два: ты потерял почти столько же времени, сколько прожил – даже больше, если учесть маленькие приступы. И они длятся все дольше. – Он едва заметно улыбнулся. – Есть многое на свете, что и не снилось нашим мудрецам, но на самом деле не очень многое. Было бы удивительно найти две несвязанные вещи одновременно. На мой взгляд, было бы логичнее являться одной большой странной вещью. Нет?

– Да.

Гарри выглядел довольным.

– И вся эта нарастающая каталепсия с перерывами – на самом деле начало метаморфоз. С каждым разом ты немного меняешься и становишься сильнее. Какое же славное ты существо.

Рафаэль покраснел.

– Ешь свой чертов киноа.

– Ем, ем. – Гарри съел несколько ложек и резко поднял голову, словно ему в голову пришла удивительная мысль. – Ты ругаешься чертовски хорошо для человека, который учит английский всего год. Ты все делаешь хорошо.

– Языки проще учить, если ты говоришь уже на нескольких…

– Нет, нет, нет. У тебя поразительная память. Высеченная в камне, не правда ли? Ты состоишь из разных вещей, и они работают по-разному. Паршивый жулик и мерзавец. – Гарри ударил его под столом. – Ах, Гарри такой безмозглый, Гарри не может выучить кечуанский, посмотрите на мой прекрасный английский. Я собираюсь прочитать тебе свое эссе, – мстительно заявил он. – Скажешь мне, не звучит ли оно тяжеловесно.

– Я не хочу слушать…

– Часть первая, – перебил его Гарри. – Об идиосинкратических особенностях мелких перуанских мышей.

Рафаэль слушал его. Лишь недавно он понял, что любил, когда ему что-нибудь читали. Лампы с пыльцой остановились к тому времени, как Гарри закончил читать. Рафаэль не стал их заводить. Гарри почти заснул, потом резко дернулся, извинился и пошел укладываться в кровать. В этом не было ничего необычного, но Рафаэль смотрел на него, пока мог. Из-за потерянных часов он был бодр. Как только Гарри уедет, он снова будет заводить лампы в определенное время вечером и замечать, как это мгновенье наступает все раньше по мере окончания лета.

Гарри положил «Дон Кихота» Рафаэлю на колени. Они вместе читали книгу в надежде улучшить его ужасный испанский.

– Твоя очередь.

Гарри поставил стул ближе, чтобы следить за текстом, и сел, вдыхая запах мыла и свежей ночной рубашки. Рафаэль снова завел лампы.

Он нашел страницу, на которой они остановились, и не стал говорить, что больше ему не придется этого делать. Гарри больше не мог оставаться, и он не собирался возвращаться. Дома его ждала жена и маленькая дочь. Он не был прирожденным путешественником. Он беспокоился о своей семье и писал письма, которые не мог отправить. Поставщики хинина вскрывали всю почту.

– Ты еще здесь? – спросил Гарри через несколько минут.

– Да. Просто ищу страницу.

– Вот она.

– Я знаю.

– Тогда читай.

– Умолкни.

Рафаэлю не спалось, и он вышел ранним утром, смирившись с мыслью, что весь день проведет уставшим. Наступила настоящая весна: повсюду летали пчелы и огромные бабочки, хотя еще неделю назад был мороз. Маркайюк с кладбища исчезла. Он поискал ее в округе, затем увидел сломанные ветки и направился за ней в лес.

Иногда статуи гуляли, чтобы сменить обстановку, но Рафаэль всегда переживал из-за этого. Если в лесу начинался пожар или наступали жгучие морозы, они терялись в темных участках, в которых не было пыльцы. Порой уходили целые дни, чтобы найти их при свете лампы. Вскоре лес стал более дремучим, и вокруг Рафаэля замерцала новая пыльца. Тепло постепенно проникало в лес. Он вышел без сюртука и не замерз даже в тени. Ветер в лесу тоже был теплым.

Не найдя маркайюк через час, он сдался. Рано или поздно она вернется, а если нет, он снова поищет ее, когда выспится и не будет чувствовать себя таким сонным, как сейчас. Рафаэль прислонился к дереву, чтобы смахнуть голубую бабочку с рукава. Прижавшись головой к коре, он на секунду закрыл глаза, ощутив прилив усталости. Обычно он не расстраивался из-за своей привязанности к одному месту, но порой ощущал тяжесть. Цепь от этого якоря едва доходила до Асангаро, что уж говорить об Англии. Когда Рафаэль открыл глаза, из его рта шел пар.

Он не мог пошевелиться. Что-то удерживало его на одном месте. Широкие плети свечного плюща обвивали его грудь и руку. Рафаэль не стоял: он висел в воздухе в футе от земли. Под ним росли корни дерева, посеревшие от мороза. Он смог выбраться лишь благодаря своей силе и нахлынувшей панике. Когда он упал на землю, дерево напоминало чудовищную сломанную клетку. Рафаэль провел руками по волосам. В них застыла паутина, покрытая инеем. Очевидно, снова похолодало, и многие растения замерзли, но Рафаэль вздрогнул так сильно, что у него заболело плечо. Тогда он принялся думать о лете. Его одежда превратилась в лохмотья там, где ветки не закрывали ее от мороза, но сам он не чувствовал холод. Лесная почва была усыпана хвоей, потрескивающей от мороза.

Деревья на обратном пути к границе изменились. Корни переплелись между собой, и Рафаэль с трудом пробирался сквозь них. Анка спала на кладбище: маркайюк были особенно спокойны, когда спали. Рафаэль вышел к границе и увидел маленького мальчика, который начищал одежду святого Томаса. Мальчик уставился на него. Томас узнал Рафаэля и дотронулся костяшкой руки до его локтя. Он умел говорить: на его языке этот жест означал «Ты опоздал».