Наташа Полли - Утесы Бедлама [litres]

Дети бежали за ними до самой церкви, пока Рафаэль не велел всем разойтись. Немного согревшись, мужчина объяснил на ломаном испанском, что его звали Генри Тремейн – по необъяснимым причинам Гарри – и что он воровал кору хинных деревьев в горах выше по реке, когда его поймали. Он сбежал, но пуля попала ему в плечо. Гарри храбро терпел, пока Рафаэль извлекал пулю. Он не служил в армии и после долго дрожал.

Когда Гарри согрелся, и Рафаэль перевязал ему плечо, они заметили, что дети подтащили под окошко бревно, чтобы рассмотреть иностранца. На них таращился целый ряд детских глаз. Увидев, что Рафаэль смотрит на них, дети бросились врассыпную, но вскоре вернулись. Рафаэль разрешил им остаться. Дети не издавали ни звука. Он открыл другое окно, выходившее на гору.

– Вы не могли бы закрыть это? – нерешительно попросил Гарри.

– Вы видите гору?

– Гору?

– Просто поздоровайтесь с ней.

– «Здравствуйте»?

– Неплохо.

Рафаэль закрыл окно. Он в тысячный раз подумал, знали ли полуразумные камни в земле о прибытии иностранцев. Интересно ли им было или они просто замерли в глубоком сне и даже не знали, что века сменяли друг друга, не говоря о людях, состоящих из костей и проносившихся мимо слишком быстро, чтобы поспеть за ними.

На той же неделе в деревню пришли испанцы. Они искали иностранца. Рафаэль спрятал Гарри в подвале и сказал, что никого не было. Мужчины устроили переполох и все равно обыскали каждый дом в деревне, но они не знали, что в церкви был подвал. Испанцы вернулись весной, чтобы удостовериться в словах Рафаэля, и на этот раз солгать было сложнее, потому что к тому времени Гарри свободно разгуливал по деревне. Но у священников было преимущество – они проводили мессы. Много недель назад Рафаэль подумал о мерах предосторожности и заставил каждого жителя поклясться в том, что они не выдадут тайну. Люди успели полюбить Гарри: он был щедрым и сильным. Лето выдалось коротким, и следующая зима быстро вступила в свои права. Хотя рана почти зажила и Гарри скучал по своей семье в Англии, Рафаэль отпустил его домой, переживая, что он погибнет на холоде где-нибудь в Андах.

В первый день настоящей весны Гарри вышел из сарая для дров и толкнул Рафаэля в траву. Он был выше почти на целую голову, поэтому сделал это без усилий.

– Думаю, ты сочтешь это несоблюдением шаббата. Может, перестанешь суетиться хотя бы на один день?

Рафаэль толкнул его, но не очень успешно.

– Хорошо, рабби.

– Ты должен поблагодарить меня за то, что я не забил тебя камнями. Боже. – Гарри рассмеялся. – Какой славный денек. Ты не можешь потратить его на чертовых маркайюк.

День действительно выдался славным. Небо, как и река, сияло голубым. Снег оставался лишь на вершине горы, которая ворчала и вздыхала легкими землетрясениями, словно устраиваясь получше на солнце. Рафаэль фыркнул, когда Гарри склонился над ним, пытаясь поймать что-то в траве. Он не знал никого, кто так же сильно любил бы ползучих тварей. Однажды он попробовал сказать, что газеты нужно использовать иначе, но Гарри обозвал его дикарем и посадил зеленого птицееда в кофейную банку. Паук довольствовался куриными объедками, пока в один из дней Рафаэль не отнес его в лес и не сказал Гарри, что он сбежал вместе с банкой, за которой Рафаэль не осмелился погнаться.

– Я не могу дышать.

– Да, знаю, но оно того стоит, – заявил Гарри. Он поймал мышь и показал Рафаэлю, резко толкнув в ребра. – Только взгляни. Вряд ли кто-то из моей страны знает об ее существовании. Я мог бы написать что-нибудь.

– И люди будут это читать?

– Флора и фауна Южной Америки – предмет восхищения любого приличного человека, – хитро ответил Гарри, потому что на самом деле так говорил его отец. Рафаэль не сразу понял это, но когда понял, обрадовался. Сложно уловить иронию в новом для тебя языке и еще сложнее, потому что она существовала не во всех языках, даже не во всех местных языках. Он был почти уверен, что окажись Гарри в деревне в ста милях восточнее, он бы уже оскорбил кого-нибудь и был сброшен со скалы.

– Ты имеешь в виду себя и четырех друзей из твоего клуба?

– Думаю, четыре – слишком много, – рассмеялся Гарри. Он отпустил мышь, которая убежала без особой спешки. Гарри умел обращаться с животными. Он брал в руки любую тварь, но никто ни разу его не укусил. Рафаэль был уверен, что однажды ночью обнаружит его играющим в карты с медведем.

Какое-то время Гарри сидел не шевелясь. Он вздохнул.

– Ты ведь не хочешь побывать в Англии, да?

– Я не могу уехать.

– Нет, конечно. – Гарри прижался к своим коленям, оглядывая утесы и гору. Ветер растрепал концы его волос между лопаток, но не мог вырвать их из-под черной ленты. – Но ты растеряешь свой английский. Обидно так хорошо выучить его и растерять со временем.

Рафаэль начал учить английский после того, как понял, что своими лингвистическими способностями Гарри не отличался от голубя. Он, запинаясь, говорил по-испански с самым чудовищным английским акцентом, какой только можно иметь, но порой забывал, что хотел сказать, и к концу предложения скатывался на странную смесь из двух языков. О кечуанском не могло быть и речи: он был слишком сложным. Поскольку английский язык находился чуть западнее латинского и испанского, Рафаэлю было проще выучить его самому, чем пытаться растолковать Гарри, что такое грамматика.

– Тебе придется уехать, – сказал Рафаэль.

Гарри улыбнулся.

– Я вернусь.

Рафаэль перевел взгляд на цветы в траве. Это была лишь сказка: никто не будет слоняться между Англией и перуанскими горами. Но сказка была хорошей. В глубине души он верил в нее так же, как верил в рай. Эта вера не была логически обоснованной и возникала, когда альтернатива обозначала превращение в одного из тех людей, которые работали как машины, никогда ни с кем не говорили и старели в сорок лет.

Свет изменился. Наступила ночь, и на небе разгорались звезды. Рафаэль резко сел. Одеяло, которым были укрыты его плечи, упало на траву. В церкви горел свет, но не было движущихся теней. Рафаэль подошел к двери и распахнул ее. В груди болело, потому что сердце давно не двигалось. В последний раз он заснул на десять лет.

– Гарри?

– Ну наконец-то. Я готовлю, но не очень справляюсь. Я надеялся, что ты вовремя придешь и проконтролируешь все должным образом. Или хотя бы расскажешь, как, черт побери, нужно готовить киноа.

Рафаэль положил одеяло на спинку стула и сжал ладони, потому что они дрожали. Он замер всего на полдня.

– Не так. И какая от тебя польза?

– Моя роль – украшать, – заявил Гарри.

– Садись и ничего не трогай.

Гарри послушно сел рядом с печью. Даже сидя он казался высоким. Свет ламп окрашивал его кожу в золотой цвет. Люди звали его Солнечным – Инти. Так оно и было. Гарри не был похож на человека. Он был слишком большим и слишком ярким.