Игорь Лебедев - Формула алхимика

— Это?

— Откуда она у вас? — удивленно протянул начинающий алхимик.

В дверь постучали.

— Это он! — выкрикнул Аладьин, забился в угол и укутался одеялом.

— О чем вы? Кто — «он»?

— Настал мой черед… — прошептал несчастный.

— Успокойтесь! Убийцу, скорее всего, уже поймали, — как можно спокойней проговорил Ардов, направляясь к двери.

— Вот как? — с надеждой прошептал Аладьин. — И кто же это?

— Некий месье Люк, гастролер из Одессы. Вы должны его помнить, он приходил к Горскому.

— Лысый? — просиял студент.

— Угу.

Ардов отворил дверь. В комнату ворвался возбужденный Шептульский. От него чувствительно разило сивухой.

— Вот вы где, Илья Алексеевич! — озабоченно проговорил филер, беспокойно вращая глазами. — Насилу вас отыскал.

Заметив на столе кувшин, Шептульский бросился к нему, не обращая внимания на закутанного в одеяло Аладьина.

— Она совсем не та, за кого себя выдает! — заявил Кузьма Гурьевич и принялся с жадностью глотать воду.

— Кто? Куда выдает? Нельзя ли поконкретней?

Отрываясь от кувшина между глотками, Шептульский доложил о ночном приключении. Известие ошеломило Илью Алексеевича — такого оборота он не ожидал.

— Уверен, после этого, который без пальца, был и третий. А может, и более, — предположил Кузьма Гурьевич в заключение, мужественно признав, что не сумел исполнить миссию в полном объеме из-за угрозы разоблачения.

— Что ж, идемте, — вздохнул Илья Алексеевич.

— Господа, прошу меня защитить! — подал голос Аладьин.

Шептульский с удивлением взглянул на хозяина каморки, как будто увидел его впервые:

— От кого?

— От Глебовой — это же очевидно! — взвизгнул юноша. — Она убила Крючина и Горского… Следующим буду я…

— А она съехала, — сообщил слесарь, у которого снимала комнату Глебова.

Он сидел на крыльце и лудил посуду; в ногах у него резвилась беспечная дворняжка.

— Съехала? — растерялся Илья Алексеевич.

— Ну да, — подтвердил хозяин, продолжая деловито растирать паклей расплавленное олово по днищу кастрюли.

Тут же, во дворе, дородная супруга слесаря помешивала кипящее белье в чане на огне.

— Уж два часа как! — подключилась она к разговору. — А то, что дворник ее не зарегистрировал, — нашей вины нету. Платила она исправно, а за прочее — не нашего ума.

Ардов поморщился: от женщины явственно тянуло резиной.

— А куда съехала, не сказала?

— Кажись, в Калугу. Подруга там у ней, что ли.

— А где ее комната? Можно взглянуть?

Слесарь кивнул в глубь жилища.

Осмотр помещения никаких открытий не дал. Единственное окно выходило на глухую стену. Под облупленным подоконником валялась кривая табуреточка, которую, вероятно, использовали, чтобы выбираться наружу через окно, не тревожа хозяев. Надо полагать, именно этим путем Глебова незаметно покидала жилище, нарядившись в костюм рабочего с городских окраин.

На столе валялись газеты. «Расправа надъ русскимъ алхимикомъ», — прочел заголовок Ардов. Как видно, девушка внимательно следила за общественной жизнью.

Уже выходя, Илья Алексеевич заметил, что увязавшаяся за ним дворняга упорно тычется мордой в пол меж рассохшихся досок под подоконником, словно пытается извлечь какое-то лакомство. Отковырнув гнилую половицу, сыщик вынул из щели небольшой слиток желтого металла. На поверхности красовались объемные буквы «НИЧТО».

— Матерь божья, золото! — прохрипел Шептульский и тут же бросился расковыривать доски в надежде обнаружить клад.

— Думаю, этот случайно завалился, — попытался остудить пыл филера Илья Алексеевич. — Уходили в спешке.

— Это ж сколько золота было, если по дороге слитки теряли? — присвистнул Кузьма Гурьевич.

Ардов не удержался:

— Почему же вы не вернулись сюда после Мучного переулка?

— Вернулся! — горько воскликнул Шептульский таким тоном, словно этот вопрос был уже неоднократно обсужден. — Вернулся и был на посту, — он приложил руки к груди в знак искренности. — Но ведь третьи сутки без сна и пищи! Кому такое под силу? Разве только сыну Зевса и Алкмены!.. [52] Сын Зевса и Алкмены — Геракл. — он смиренно потупился. — Был пленен сетями Морфея. [53] Морфей — бог сновидений в греческой мифологии.

Илья Алексеевич вздохнул и направился к выходу, опасаясь, как бы Шептульский в припадке велеречивости не начал декламировать Гомера.

На дебаркадере Николаевского вокзала обмотанный шарфом высокий господин в котелке нервно поглядывал на круглые часы над перроном. Поезд на Одессу должны были вот-вот подать на посадку. Вокруг толкались пассажиры с баулами и чемоданами, носились вездесущие газетчики. Буфетчик в белом фартуке медленно катил тележку с выложенными на подносах пирожками и бутылками лимонада в нижней секции.

Дежурный по станции — почти круглый колобок в фуражке с малиновым верхом — что-то обсуждал с двумя городовыми у медного колокола. Городовые время от времени бросали подозрительные взгляды на пассажира в шарфе. Наконец они кивнули друг другу и размеренным шагом двинулись в разные стороны. Старательность, с которой они изображали неспешность, могла бы вызвать подозрение у внимательного наблюдателя, который наверняка решил бы, что такое демонстративное безразличие блюстителей порядка свидетельствует о намерении усыпить чью-то бдительность. Господин в шарфе оказался именно таким наблюдателем. Он весь напружинился, словно приготовился к прыжку.

Подъехавший буфетчик едва не задел его своей тележкой. Высокому господину пришлось сделать шаг назад, вжавшись в стену.

— Не желаете пирожка? — угрюмо пробасил буфетчик.

И в голосе, и во всем облике служителя привокзального буфета имелась какая-то грубоватость, если не сказать — властность, обыкновенно никак не свойственная этой породе.

— Нет, ступай, — коротко ответил высокий господин, не отрывая взгляда от прогуливающихся по перрону городовых.

— Ну, раз «нет», стало быть — арестован, — заявил буфетчик.

Высокий господин наконец-то оборотил взгляд на продавца пирожков: перед ним стоял огромный детина с косматой рыжей бородой, уместной скорее для околоточного надзирателя, чем для полового. Мазнув взглядом ниже, пассажир заметил и черные шаровары с красным кантом, заправленные в лаковые голенища сапог на твердом футере, которые выглядывали из-под передника. Так и есть — переодетый фараон! [54] Фараон — полицейский (блатн.).

Пассажир в шарфе поднял растерянный взгляд.

— Не спеши, Маруся, дай зажарить гуся, — ухмыльнувшись, скаламбурил Свинцов — это был именно он.

Высокий господин начал как-то оплывать, словно решил превратиться в лужу. Но вдруг, подцепив снизу тележку, он мощным рывком подбросил ее кверху. Тележка сбила с ног Свинцова, пирожки полетели в стороны, несколько бутылок выстрелили пеной, расколовшись на узорчатых плитах перрона. Раздались вопли, началась суматоха. Прогуливавшиеся неподалеку городовые бросились к месту происшествия. Дежурный по вокзалу принялся что есть мочи дуть в свисток.