Вячеслав Демченко - Четвертый бастион [litres]

– Вы думаете? – сердито вскинула она одну бровь.

– Я знаю, – перебил ее Пустынников. – Я знаю, что Николай Иванович [94] Н. И. Пирогов, безусловно. на заведование складами поставил одних только сестер Крестовоздвиженской общины и вообще называет их единственным средством нравственного контроля администрации. Только с ними не могут договориться наши интендантские, только их не могут «взять в долю», а Екатерина Михайловна тут не последняя скрипка!

– Наслышана, – тихо, но затвердевшим голосом вставила, в свою очередь, Юлия. Она, наконец, полностью обернулась и, по-прежнему не глядя в глаза штабс-капитана, усмехнулась краешком губ. – Просто не хотелось смущать барышень приличных фамилий, навязывая им в компаньонки уличных девок.

Илья досадливо поморщился, вынимая из кармана резаную бумагу для курения.

Восточная война стала для европейской цивилизации войной прощания с XVIII веком. Войной нового вооружения, новых тактик и технических новинок. Но кроме массового применения ракет, телеграфной связи, железной дороги и фоторепортажей о ходе боевых действий Крымская война внесла много перемен и в быт, культуру Европы. В частности, манера, подхваченная европейцами у турецких солдат, набивавших табаком либо бумажный патрон пули «Минье», либо газетный обрывок, – общеизвестная козья ножка, или самокрутка, – стала прародительницей нынешних сигарет. Уже вскорости был начат выпуск специальной «курительной» бумаги, папиросных гильз, а немногим погодя и машинок для делания сигарет или набивки папиросных гильз табаком…

– Барышни приличных фамилий ничуть не смущаются червей из ран выковыривать, так что переживут и вашу благотворительность, – вновь нетерпеливо махнул Илья половому, но тот так и не шелохнулся, хоть и оставался в угодливой позе: «чего изволите-с?»

Юлия задумчиво тронула край губы мизинцем, будто подправив выражение своей обычной, даже легендарной, невозмутимости.

– Так и мне, признаться, изрядно плевать на пикантность положения, – пожала она плечами под красным плюшем отложного воротника. – Только не хочется делать афишу к благородной акции светских патриоток.

Илья, пытавшийся все это время привлечь внимание полового, вдруг прекратил махать салфеткой, обернулся, озадаченный:

– Да вы тщеславны, Шахрезада? – с ироническим удивлением протянул штабс-капитан, подкуривая самодельную сигаретку. – Вы ревнуете? Не хотите, чтобы акцент был сделан на снисходительном великодушии сестер, а не на подвиге ваших товарок? – прищурился он, туша воспламенившийся кончик.

– Мне все равно, – наконец, прямо и спокойно посмотрела девушка в глаза Ильи. – Сколь бы ни заслуживали те и другие аплодисментов партера, мне безразлично…

Пустынникова даже отпрянул, словно боясь невольно отразиться в непроницаемой мгле, точно в омуте, застоявшемся до чайного отлива.

– Поверил бы, кабы не знал вас. Так что, как говаривал один драматург крепостного театра… – он, покачивая головой, стравил дым из-под рыжеватых усов: – «Не верю»!

– И отправлял Офелию за слезами на конюшню, – усмехнулась Юлия, будто продолжив шутку, знакомую им обоим.

Пустынников хмыкнул, не подхватив саркастического тона, и вернулся к своим попыткам дозваться полового.

– И все-таки… – не оборачиваясь и, похоже, что преднамеренно, спросил штабс-капитан. – Что за странная фантазия пришла вам в голову обратиться за посредничеством княжны?

– А вот и подлинный предмет вашего беспокойства, – заметила Юлия с прежним равнодушием в голосе, но, если б штабс-капитан не отвернулся вовремя – верно, заметил бы болотные огоньки, вдруг вспыхнувшие под черной тиной ее глаз. Стянув кружевную перчатку, она аккуратно взяла из горшочка с соленьями двумя пальцами дряблый огурец. – Значит, это ей мы обязаны столь живым вашим участием?

Огурец, кувыркаясь в табачном дыму, полетел в полового, привалившегося задом к ореховому ящику оркестриона, и разбился у его плеча, забрызгав рассолом.

Малый, дремлющий с обычным искусством прислуги – то есть сохраняя в фигуре и распахнутых глазах сиюминутную готовность услужить, – тотчас встрепенулся. Впрочем, со сна еще не нашелся и бросился было трусцой в сторону, но ловкий щелчок пальцами остановил его.

– Вина? – повелся он на знакомый звук, еще не вполне видя его источник.

– К черту, водки, – коротко распорядилась Шахрезада и тут же ответила на немой вопрос обернувшегося Ильи, словно продолжая разговор: – Я ж только испросила вашего совета, чтобы…

– Проверить ваши подозрения, – насмешливо хмыкнул штабс-капитан, хоть гримаса вышла и не такой уж искренней. – Все это мне, действительно, не нравится, – без обиняков заявил он, но, почесав шрам на лбу, как всегда в минуту затруднения, отрицательно покачал головой. – Нет, не ваша дружба с княжной. Воля ваша, сходите с ума как вам угодно. Но зачем же вовлекать девчонку в авантюру?

– Да бросьте, – поморщилась Шахрезада то ли на запотелый графинчик с чаркой казенной, то ли на слова Пустынникова. – Вполне для нее безопасное приключение. Только подыграла возрасту и библиотечным фантазиям домашней барышни. Хотелось ей заговоров и смертельных тайн, извольте…

Вот она, наконец, и сопричастна большому и очень важному делу, делу, занимавшему тысячи тысяч сильных и смелых мужчин.

И тех, кто срывает в прихожей дома некогда белые перчатки, безнадежно посеревшие от пороховой копоти, и тех, кто на улице удушливо пахнет потом и землей, въевшейся в сукно шинели; дело мудрых старцев, изнуренных регламентом военного времени, занятых анализом реляций в гостиной; дело, в конце концов, множества женщин – красивых и нет, портретного величия и простушек, бредущих на бастионы в растоптанных сапогах, но обязательно твердых духом, которые если даже и говорят тебе: «барыня», но при этом почему-то не ей, а тебе впору потупить глаза, чувствуя себя приниженной…

Но не теперь, – сердечко княжны странным образом забилось где-то в порожнем желудке, – теперь она тоже «в деле» и может прямо смотреть…

Маша осторожно выглянула из-за спинки глубокого кресла, чтобы на расстоянии подсмотреть в щель между тяжелыми портьерами библиотеки.

Теперь она тоже знает нечто тайное о страшных механизмах войны, она участвует в них, и это…

О, это уже не мечты, не грезы с томиком Байрона на коленях под теплыми изразцами голландки, рассеянно улыбнулась Маша, вспоминая вчерашнее девичество свое как нечто, отдаленное таким опытом, какого нет и никогда не будет не только у ее жеманных подруг, но и у старухи Прокопьевны не бывало. Тогда как она…