Вячеслав Демченко - Четвертый бастион [litres]

Непринужденно взяв капитана под руку, француз волок его то в одну, то в другую сторону, как если бы они прогуливались по эспланаде, а не по руинам, усеянным трупами, на которые часто смотреть было тошно и с самым крепким желудком.

– Что ж, – попробовал приободрить зябнущего мосье Илья. – Не обещаю вам жары, как в Алжире, – от цепкого взгляда Пустынникова не ускользнула ременная пряжка в ориентальном стиле, обычная для стрелков Иностранного легиона, а также желтоватая пигментация как бы неравномерного загара на бледной физиономии, то есть явное свидетельство о малярии и африканских страницах биографии, – но, уверяю вас, скоро тут будет ничуть не хуже, чем в Ницце.

– Вы бывали в Ницце? – оживился француз. – То-то я смотрю, ваш акцент не отдает школярством как, pardon, у большинства ваших офицеров. Чувствуется литературный тон. Им отличаются те русские туристы, что подолгу зевают у «Джоконды», а не на козлах купален.

– Нынче в армии мало дворян, воспитанных гувернантками, – уклонился Илья от прямого ответа. – Все больше кантонисты. Впрочем, публика еще менее начитанная.

– Кант? – тотчас подхватил любознательный Шарле. – Qu’est-ce que c’est «кантонист»? От Эманюэля Канта?

– От немецкого Kantonist [89] Военнообязанный ( нем. ). , – хмыкнул Илья. – Солдатский сын, прикрепленный от рождения к военному ведомству.

Пустынников запнулся, заметив сочувственную мину мосье: «А ведь, и впрямь, крепостной. Даром что не к сохе, а к ружью прикрепленный», – поэтому закончил, испытывая неприятное чувство напрасных оправданий:

– Но они сразу определяются в военное училище и редко остаются в нижних чинах. При покойном императоре им вообще стало легче выслужиться. При нем и офицерских вакансий стало больше.

– Увы, такие потери! – горестно поддакнул Боше, истолковав недосказанное по-своему.

Вообще-то штабс-капитан имел в виду, что дисциплина, возвращенная Николаем I в армию, пришлась не по душе большей части дворянства, привыкшего смотреть на полк как на дворню, а на свои обязанности так и вовсе не обращать внимания. Дворяне стали уходить со службы. Но он не стал настаивать. Поддакнул:

– То старших выключат иных. Иные, смотришь, перебиты… [90] А. С. Грибоедов «Горе от ума».

– Случайное солдатское счастье, – вздохнул и Филипп. – Идешь позади командира в атаку, вдруг – бах!

Шум падения и яростное чертыханье, словно закулисный эффект пьесы, раздались позади, прервав француза.

– И вот уже ты командир… – рассеянно закончил Шарле, озадаченный шумом.

Обернулись.

Словно иллюстрируя его слова, край неприметного окопа, который они запросто перескочили только что, продолжал осыпаться, указывая след пропавшего.

Лейб-гвардии поручика Соколовского.

Он стоял на четвереньках на дне сапы [91] Сапа ( фортификац. ) – малозаметный окоп, подкоп, ведущийся в сторону оборонительных сооружений при осаде. Откуда и выражение. , со злобным отвращением наблюдая, как его белые перчатки – нарочно для парадного случая держал во внутреннем кармане шинели – напитываются бурой влагой. Ухнул Виктор в неприметный подкоп, заглядевшись, как пресловутый буриданов осел на два стога сразу, а то и на три, не зная, какому отдать предпочтение.

Во-первых, загляделся он на компанию британского майора, к которой присоединились Раймерс с адъютантом и вездесущим бароном Лидвалем, а также зуавский лейтенант, не менее колоритный, чем его подчиненные, – в короткой «тунике» с «венгерскими» узлами золоченого шнура на рукавах и на краповом кепи.

Во-вторых, на разумную суматоху Крестовоздвиженских сестер у госпитального фургона, похожих в своих коричневых платьях с пелеринами и белых фартуках на стайку белогрудых птиц, а в их по-монашески глухих платках, – знал поручик наверное – можно встретить личика премиленькие, сколь бы скорбно иль строго ни сводили они бровки.

И далее прочих выглядывал Виктор парочку обер-офицеров – французского с бахромчатыми эполетами и Пустынникова с более практичными погонами, рангом чуть ниже. Их беседа даже отсюда казалась гораздо более оживленной и захватывающей, чем официоз. По крайней мере, француз махал руками, как на рынке, Илья Ильич посмеивался в стоячий воротник, так что в их товариществе пришлось бы кстати остроумие Виктора; а его тонкие замечания наверняка попали бы в офицерское собрание при штабе союзников, если не на страницы парижских газет.

Именно на подготовительной фразе «Mais c’est ridicule… [92] Но это глупо ( фр. ). – ведь еще вечером мы могли познакомиться в гораздо более теплом и уютном месте, скажем, на небесах» – он и оступился в поясную траншею подкопа, взметнув взрыв рыжих брызг и беспардонного хохота солдат – как своих, так и неприятеля.

Впрочем, свое быдло заткнулось сразу же, памятуя, что белой перчаткой можно и в зубы. А вражье не стало дожидаться, пока его призовут к галантности таким же в точности манером. Рукоприкладством не брезговали ни в одной из действующих армий, нигде ни в большей или в меньшей степени, разве что английские офицеры дрались чаще всех прочих, а турок лупили все, кому не лень, пока те не перебегали к «гяурам». Как ни странно, исконные враги были куда великодушнее новых союзников…

Но всего обиднее было, – а ведь ради них только и воскрес из похмельного забытья, – слышать, как хихикнула в кулачок одна из барышень Крестовоздвиженской общины, оказавшаяся с санитарной сумкой поблизости, но тут же прикрыла бледное личико краем платка, нарочито хмурясь, торопясь куда-то.

– Que c'est bête! [93] Глупость какая ( фр. ). – Виктор уже достаточно очистился, совершенно загубив шелковый платок с личной анаграммой, и готов был разогнуться, чтобы возникнуть из траншеи, аки феникс из пепла, когда заметил: «А вот и пристойное объяснение!»

«Пристойным объяснением» его шумному провалу, при ближайшем рассмотрении, оказался шотландский офицер, понял поручик, подобравшись к фигуре, сложенной поперек траншеи с кукольной неловкостью – непристойно задрав ноги в красно-черных клетчатых чулках и кожаных гетрах и стиснув в кулаке подол своей черно-синей юбки, будто в припадке запоздалой стыдливости.

В другой руке горец с холодной цепкостью держал редкой ценности трофей – шестиствольный пистолет – «перечницу» – и отдал ее не сразу и неохотно, хоть труп и не был закоченевшим, отметил Виктор.

Более того, не успел поручик, спрятав увесистый pepperbox за пазуху, разогнуться с заготовленной репликой: «Черт возьми, да мне поможет кто-нибудь, наконец?!» – дескать, только за тем и сиганул, – как шотландец застонал. Был ли это посмертный стон – явление, с которым Виктор уже сталкивался, когда присутствовал при сортировке покойников, – он не знал. Следовало проверить, и он принялся рвать тесьмы на воротнике сорочки в распахнутом красном мундире в поисках пульса – над ключицей он всегда явственнее, чем на запястьях окоченевших рук.