Вячеслав Демченко - Четвертый бастион [litres]

Даже англичане, как, например, лейтенант Джордж Пирд, участник битвы под Альмой, отмечали: «Раненым русским англичане предлагали воду, бисквиты и даже одалживали свои трубки. Иногда, впрочем, эти любезности были предлагаемы людям, которые хоть и находились в смертных муках, но отказывались, мрачно качая головой. Это были опасные люди! (Dangerous people!)». И все-таки просвещение еще не успело размыть общечеловеческой морали, как это случилось уже в недалеком будущем.

Движение от французских позиций заметил и штабс-капитан Пустынников, глянув в сторону неприятеля поверх кружки с травяным чаем.

– А зря отказываетесь, – повторил он, отступив от канатного щита в пушечном дворике и грея пальцы на простой оловянной кружке из солдатского ранца. – При вашей болезни это народное средство было бы просто незаменимо.

Он снова предложил закопченную кружку поручику, страдальчески тискающему ладонями виски с заметно бьющимися жилками.

– Разве что на голову вылить, – простонал Соколовский, с сомнением глянул на рыжеватую бурду, отдающую полынью. – Верно лечебная?

– Не сомневайтесь, – подтвердил Илья, отхлебывая из мятой кружки с гримасой блаженства. – Бальзам. Головную боль снимает, как рука матушки.

– Что ж, пожалуй, – протянул поручик похмельно дрожащие руки.

– Угощайтесь, – отдал кружку штабс-капитан, утирая испарину на усах. – Правда, без сахара и мяты горчит, но верное средство унять кровяное биение.

– Мята, – проворчал Соколовский. – Где они вообще умудрились молодой травы нарвать, когда ее и кони еще не видали?

– А кто сказал, что молодой? – рассеянно пожал плечами Пустынников, куда более занятый происходящим внизу движением. – В том году еще матрасы набили полынью, чтобы блохи не селились. Теперь вот в ход пошло. Такая, понимаешь, каша из топора.

Поручик шумно закашлялся.

– Я же говорил, проберет, – одобрительно кивнул Пустынников, запахивая полы шинели. – Пойду, гляну на делегацию.

Он вышел на дощатый помост для штуцерников, опасно скрипевший под толпами пехотинцев Тобольского полка, привлеченных не совсем обычным зрелищем.

Пожалуй, сама по себе страшная картина побоища мало развлекала сибиряков, вновь сменивших украинцев. То ли в силу врожденной степенности, то ли принимая ночной бой за нечто заурядное, они не лезли поверх голов друг друга, не вскрикивали, увидав в грудах мертвых тел кого-то из знакомых, рассуждая о смертельной жниве с обстоятельностью рядовых ее пахарей. И то правда, мало им, что ли, в котел такой горячей каши подано? Но вот парламентарии с той стороны – это, и впрямь, было занятно…

Впереди, в обычной «крымской» шинели, отличной разве что шерстяными алыми эполетами, усердствовал горнист, выдувая утреннюю сырость из трубы с трехцветным французским шнуром. Подле пристроился британский энсим [81] Ensign – младший офицерский чин британской армии, аналог нашего прапорщика, исторически – с теми же функциями знаменосца, чаще флажкового (помощника колонновожатого). в одном красном мундире, но с номерным флажком полка легкой пехоты. Не со знаменем же полка, в самом деле, идти подбирать выбитые зубы. И следом не шел, но шествовал…

– Ишь, «каков скосырь выехал» [82] К Далю. , истинно пава, однако…

– А рази ты хуже, как в кабак с целковым идешь? Тоже птица важная, хоть шапки ломи.

– А из кабака как выкинут, так и истинно павлин выступат…

– Ажно на хвост падат.

Обменялись мнением тобольцы как бы между прочим, деля с большим вниманием скудные щепоти махорки.

– Только перьев на башке не хватат, как у ентого.

«Этим», надо понимать, был пожилой английский майор, подтвердивший верность британцев церемонии, то есть явившийся в парадной шляпе бикорне [83] От фр. bicorne – двурогая шляпа, памятная по портретам Бонапарта, однако на то время носимая «по фронту», углом вперед. – двууголке – этаком черном варенике с султаном белых обвислых перьев, кланявшихся еще, должно быть, Веллингтону. В сопровождении энсима с флажком он вышел на авансцену театра боевых действий, установив ногу на кстати подвернувшееся ядро – точно на поле Ватерлоо поутру после сражения.

Несмотря на иней, еще искрившийся на чугунном боку ядра, на майоре был только красный мундир, густо расшитый золотыми галунами. Впрочем, в другой руке флажкового, не занятой полковым фетишем, наготове была полушубок, по которому радикулитная спина майора очевидно скучала – он то и дело крупно вздрагивал, но только невозмутимо подкручивал поочередно пышные седые усы и белые локоны на скулах.

Вероятно, майор освящал делегацию наивысшим званием среди депутатов – званием, которое, впрочем, все еще можно было приобрести и за деньги, а не только за полководческие таланты. На его фоне, более причастный к грозным событиям ночи, шотландский лейтенант казался вовсе неприметным, выделяясь только укороченными фалдами мундира, кивером вместо шляпы (впрочем, не полагавшейся ему и во времена оны) да неотъемлемым шотландским спорраном – набедренным кошелем, болтавшимся теперь между колен заурядных синих штанов, подшитых в шагу кожей. Однако и он демонстративно недоумевал – дескать, откуда вдруг на поле боя столько лохмотьев в знакомую до боли, черно-синюю клетку?

Как повелось уже на этой странной войне – факт поражения или победы оставался открытым вопросом точки зрения.

Предмет своих розысков, вернее, один из предметов – леди Марию-Лукрецию Рауд – «бегун с Боу-стрит», судебный исполнитель Альберт Бамбл нашел довольно просто.

Припомнив, что юная леди Рауд в прощальной записке к отцу писала нечто такое сумбурное и восторженное о подвиге мисс Найтингейл, офицер Бамбл первым делом отправился в тыловой госпиталь.

Собственно, это был уже эвакуационный пункт. Отсюда калек и серьезно больных, на возвращение которых в строй, по крайней мере в ближайшее время, надеяться не приходилось, отправляли в Турцию. Тут же прибывающие туристы могли при желании увидеть и страдальческую гримасу войны, а не только ее бравурный парадный портрет.

Впрочем, желающих было немного. Достаточно было столкнуться с Мехмедом, выносящим в медном тазу отпиленную ногу из операторской, а также услышать вопли недавнего хозяина ноги.

Тут же большей частью обретались и последовательницы мисс Найтингейл, хоть головной госпиталь, что вблизи штаб-квартиры Раглана, тоже никак нельзя было сравнить ни с одним полевым лазаретом – никакая бомба не долетит.

О Мэри-Лукреции тут слыхали. Наведывалась каждый день с момента прибытия в Балаклаву, все спрашивала какого-то лейтенанта из числа шотландских «амазонок», но в помощницы пока не набивалась особо.