Вячеслав Демченко - Четвертый бастион [litres]

– Немедленно расскажите всю историю, иначе я попрошу штабс-капитана, и он вашу элегию непременно превратит в фарс!

И через минуту Маша знала о большой и внезапной любви поручика Соколовского, любви с первого взгляда, буквально обрушившейся на него там, во вражеском тылу, – о найденном им раненом шотландском лейтенанте, о медальоне, снятом с его груди и проданном за долги… Тут только поручик зарделся, но сделал вид, что история для войны вполне обыкновенная: «на то и трофеи».

Виктор рассказал, как увидел и оказался потрясен красотой английской невесты лейтенанта, виденной им раньше на гемме в медальоне. И далее – все приключение по возвращению медальона от ростовщика и казнокрада, где уже главным героем был штабс-капитан, которого, увидев поначалу, Машенька даже испугалась – обрюзглая физиономия, редкие завитки седых волос, нездоровый румянец, прячущийся под сенаторски-пышной бородой.

Но вот незнакомец деликатно сплюнул в угол подвала вату, с болезненной гримасой отодрал бороду и растрепал на голове слипшиеся пряди, которые сразу же в значительной степени почернели, и оказался старым и не самым приятным знакомцем княжны, штабс-капитаном Пустынниковым.

– Это ваше, Юлия, – сунул он было всклокоченную бутафорскую бороду Юлии, но та только фыркнула:

– Ну, знаете. Вы у меня брали парик куртизанки Людовика, а это теперь только драная борода. Зачем борода в борделе?

– Бог весть, – пожал Илья Ильич плечами. – Всякие прихоти случаются у гурманов.

Юлия улыбнулась, но Машенька только пожала плечами, решительно не понимая, что за гурманов подразумевает Пустынников.

К тому же он по-прежнему был неприятен ей, а особенно с тех пор, как воленс-ноленс или по другим каким причинам, но стал наперсником Виктора в этой его «всепоглощающей страсти». Вот именно так, романным слогом – «всепоглощающей»! Так именно, как Машенька знала из романов, пусть ею не читанных, зато виданных через плечо подруг. Но и этого было достаточно, чтобы понять – значит, у Соколовского настоящая «всепоглощающая страсть», как в книжках.

Княжна даже подумала: «Нет, не зря мне было так тоскливо, так тошно и одиноко, когда поручик и штабс-капитан подались в эту их странную „вылазку“ в неприятельский тыл – покутить. Не зря их возвращения я ждала с таким страхом. Оправдались не только страстная надежда на их возвращение, оправдался и этот тоскливый страх».

Занятая этими размышлениями, помутившими все в глазах, она почти не слышала дальнейшего разговора, вплоть до того момента, как раздался вопрос, определяющий дальнейшие судьбы всей этой истории, может быть, всей их компании и уж наверняка – ее судьбы:

– Что будет дальше?

«Нет, наверное, не будет, а прекратится сегодня же ввечеру с обычным стаканом молока на ночь… но только молоко будет с необычным запахом миндаля, – именно так решила Машенька, припоминая. – Что-то наверняка осталось у меня с тех пор, как я готовила энтомологический альбом, умерщвляя бабочек и жуков цианидом».

– И как вы, поручик, думаете вернуть фамильную драгоценность этой, как ее? – требовательно помахала рукой Юлия, глянув на Виктора со снисходительной гримаской.

– Леди Марии Рауд, – мечтательно пробормотал Виктор, совсем обратившись во влюбленного гимназиста.

Поручик смотрел, будто ничего вокруг не видел, а сам облизывается часто, как сирота, припоминающий рождественский крендель. Он даже в какой-то момент показался Машеньке противным.

– Еще не знаю, – безрассудно улыбался Виктор, все тиская в кулаке заветный медальон. – Но знаю, что если понадобится, то и до Англии доберусь.

Грохот в потолок, должно быть, от особо крупного осколка, слегка привел его в чувство.

– После войны, конечно, – добавил он с виноватой улыбкой, отряхивая с погона желтоватую пыль, и повернулся к штабс-капитану Пустынникову. – Составите компанию?

– Только затем, – оторвался тот от сигареты, которую скручивал с привычной ловкостью, – чтоб вы опять не продули бриллианты в карты прежде, чем отдадите.

Княжна хотела было сопроводить этот его комментарий взглядом, исполненным холодного презрения – как это уже повелось у нее по отношению к вульгарному штабс-капитану, но вдруг сама наткнулась на его взгляд, которого меньше всего ожидала сейчас встретить. Это была та самая заботливая теплота, то сочувствие и даже соболезнование, которого ей так не хватало в последние минуты.

«Господи, неужели Юлия права была…» – эта рассеянная мысль как-то подспудно выплеснула из головы Машеньки молоко с цианидом.

Но она, Машенька, еще, пожалуй, не готова была ее принять, эту несвоевременную мысль.

– Вполне возможно, что так оно и будет, – вдруг без всякой улыбки заявила Юлия, опуская винного цвета вуаль со шляпки, так что огненно-карие глаза ее почти потерялись в этой тревожной красноватой дымке.

– Что? – рассеянно переспросил Виктор.

– Что вам придется ехать в Европу, и даже раньше, чем вы думаете, – произнесла Юлия спокойно, как о совершенном пустяке и даже деле, а не о романтическом мечтанье.

И только штабс-капитан отозвался на эту ее реплику так же буднично, но фразу выдал настолько странную, что Машенька так и не поняла ее смысла.

Как, впрочем, и ответ Юлии Майер.

– Что, опять есть дело для беглого крепостного актера? – спросил штабс-капитан, основательно затянувшись густым дымом.

– И наперсницы светлейшего, – с вызовом дернула «билетная» Майер острым своим подбородком.

– Бог свидетель, лучше бы повоевал еще, – невесело огладил Илья соломенные усы горстью.

– Вы чудесно справлялись с ролью, – согласилась Юлия. – Но ваши солдатские каникулы окончены, господин штабс-капитан, пора на сцену.

Природные дворяне – поручик Соколовский и княжна Мелехова – недоуменно переглянулись. Откуда им было знать?

Откуда им было знать, что незадолго, лет за десять до того, у московского барина графа N, большого поклонника Мельпомены, бежал первейший из его актеров и мало того, что оконфузил графа перед публикой в самый кульминационный момент пиесы: «Коня мне!» и прогрохотал по помосту копытами.

Да и коня-то сдуру заволокли на сцену не только натурального, но и наилучшего, украшение графских конюшен! А проказник на ем махнул в Замоскворечье. Та еще история! Но, впрочем, только ее завязка.

Потому что, вдруг и отчего непонятно, гнев графа был умиротворен и скорым возвращением любимца (коня, конечно), и баснословным выкупом, данным за одаренного холопа (подлеца, естественно), а более всего тем, что выкуп дал один из зрителей скандальной пиесы, не кто иной, как светлейший князь… Да-да, тот самый Меншиков, обруганный нами тут немилосердно и за что угодно, но никак не за недостаток ума и царедворческих талантов. Тут хоть отчерпывай.