Кэтрин Пиркис - Леди-детектив Лавдей Брук

На «Трех мостах» пришлось так долго ждать обратного поезда, что в Редхилл Лавдей вернулась уже затемно. Инспектор не стал ее провожать, а вышел на предыдущей станции. Она сразу отослала саквояж в гостиницу Лейкера, где забронировала себе номер телеграммой с вокзала Виктория. И, не отягощенная багажом, тихонько покинула станцию Редхилл и устремилась прямехонько к мануфактурному магазину на Лондонской дороге. Благодаря подробным указаниям инспектора найти лавку оказалось нетрудно.

Пока мисс Брук шла, на улицах сонного маленького городка загорались фонари, а к тому моменту, как она свернула на Лондонскую дорогу, по обеим сторонам дороги лавочники вовсю уже зажигали огни в витринах. Через несколько ярдов темный проем между освещенными магазинами указал Лавдей, что здесь уходит в сторону от оживленных улиц переулок Пейвд-корт. Боковая дверь одной из лавчонок на его углу могла быть удобным наблюдательным постом, оттуда можно было осмотреться по сторонам, не будучи на виду, и там-то, съежившись в тени, мисс Брук укрылась, дабы составить представление о маленьком переулке и его обитателях. Тупичок оказался именно таков, как описывал инспектор, — скопище домишек на четыре комнаты, причем больше половины из них пустовало. Номера седьмой и восьмой, располагавшиеся в самом начале переулка, имели вид чуть менее запущенный, нежели остальные. Номер седьмой тонул в кромешной тьме, а в верхнем окошке номера восьмого светилось что-то вроде ночника, из чего Лавдей заключила, что там, возможно, расположена комната, отведенная под спальню маленьких сирот- калек.

Пока она так стояла, обозревая дом подозрительной общины, в поле зрения показались и сами монахини, по крайней мере, две из них, с тележкой и подопечными. Это была странная маленькая процессия. Одна сестра, в длинном глухом платье из темно-синей саржи, вела под уздцы ослика; вторая в таком же одеянии шла рядом с низенькой повозкой, где сидели двое детишек самого болезненного вида. Монахини явно возвращались из очередного долгого странствования по окрестностям, хотя час уже был слишком поздний, чтобы малолетним калекам бродить по улицам, — возможно, правда, задержка объяснялась тем, что сестры просто заплутали на обратном пути.

Когда они проходили под газовым фонарем на углу, Лавдей успела немного разглядеть их лица. Помня описание инспектора Ганнинга, она без труда опознала в той, что повыше и постарше, сестру Монику и призналась себе, что никогда еще не видела лица столь отталкивающего и уродливого. Тем более разительный контраст с этой устрашающей внешностью представляла младшая монашка. Мисс Брук видела ее лишь мельком, но и самого беглого взгляда хватило, чтобы в памяти запечатлелось лицо необычайно печальное и прекрасное.

Когда ослик остановился на углу улицы, Лавдей услышала, как один из маленьких калек обратился к печальной девушке, назвав ее сестрой Анной, — мальчик жалобно спрашивал, когда же им дадут поесть.

— Сейчас, уже скоро, — ответила сестра Анна, вынула, как показалось Лавдей, очень бережно, малыша из повозки и, посадив его на плечи, понесла к двери восьмого номера, которая при их приближении немедленно отворилась. Вторая сестра проделала то же самое с другим ребенком, затем обе они вернулись, выгрузили из повозки множество свертков и корзинок, после чего повели старенького ослика вниз по улице — вероятно, в расположенную неподалеку конюшню, принадлежавшую уличному торговцу.

Какой-то велосипедист поздоровался с сестрами, соскочил с велосипеда на углу переулка и повел его по мостовой к двери дома номер семь. Открыв ее ключом и толкая велосипед перед собой, он скрылся внутри.

Мисс Брук предположила, что это и есть тот самый Джон Мюррей, о котором ей рассказывали. Когда он проходил мимо, она сумела рассмотреть его — это был темноволосый и довольно благообразный мужчина лет пятидесяти.

Поздравив себя с тем, что ей повезло за столь короткий срок увидеть так много, Лавдей вышла из своего укромного уголка и направилась к магазинчику по другую сторону улицы.

Найти его оказалось легко. Над входом была вывеска с именем Голайтли, и красовались изображения всевозможных товаров, призванных целиком и полностью удовлетворить потребности слуг и прочих представителей низших слоев общества. Витрину рассматривал какой-то высокий здоровяк. Нога Лавдей уже ступила на порог отдельного входа для хозяев, а рука легла на ручку дверного молотка, когда мужчина вдруг обернулся, и она узнала в нем того самого рабочего, что так встревожил мистера Ганнинга. Правда, теперь голову мужчины украшал котелок, а не картуз, а в руках не было чемоданчика с инструментами, но всякий, наделенный таким, же цепким и зорким взглядом, как Мисс Брук, мгновенно узнал бы по посадке головы и развороту плеч человека со станции. Не дав ей времени более подробно рассмотреть его, незнакомец быстро повернулся и пошел прочь. Теперь задача Лавдей усложнилась. По сути дела, засаду ее раскрыли, ибо не оставалось никаких сомнений: пока сама она стояла, наблюдая за сестрами, этот мужчина тайком наблюдал за ней.

Миссис Голайтли оказалась особой учтивой и предупредительной. Она проводила Лавдей в комнату над магазином и принесла письма, которые инспектор Ганнинг любезно отправлял мисс Брук в течение дня. Она выдала гостье перо и чернила, а затем, по дополнительной просьбе, налила ей крепкого кофе, заметив при этом, что от него «даже вечный соня всю зиму глаз бы не сомкнул».

Пока услужливая хозяйка хлопотала в комнате, Лавдей успела задать несколько вопросов по поводу обосновавшейся через двор общины. Однако миссис Голайтли не рассказала ничего такого, чего мисс Брук уже, и сама не знала, разве только то, что сестры обычно выходят ровно в одиннадцать утра, а до того часа их на улице ни разу не видели.

Дежурство Лавдей в тот вечер оказалось совершенно бесплодным. Хотя молодая женщина и просидела почти до полуночи, выключив лампу и вперив взор в дома номер семь и номер восемь, бодрствование ее никак не было вознаграждено — ни одна дверь, ни на миг не приотворилась. В обоих домах огоньки переместились с первого этажа наверх, а потом, часов в девять-десять, исчезли вовсе, и — никаких признаков жизни. Все эти долгие часы перед мысленным взором Мисс Брук снова и снова вставало, точно каким-то образом отпечатавшееся в воображении, прекрасное и грустное лицо сестры Анны.

Отчего лицо это преследовало ее, Лавдей и сама не могла понять.

«На нем начертано горестное прошлое и горестное будущее, сливающиеся в одну сплошную безнадежность, — сказала она сама себе. — Это лицо Андромеды! Оно словно бы говорит: „Вот она я — прикованная к скале, беспомощная и утратившая надежду“».