Антонио Гарридо - Скриба

Потом он вспомнил, как они познакомились. Ему сразу понравились ее достойный вид, янтарные глаза и пышные волосы, благодаря чему она выгодно отличалась от толстых и румяных жительниц Фульды, но окончательно покорили его храбрость девушки, ее порывистый, горячий нрав. В отличие от любого нормального мужчины то, что Тереза умела читать, не отталкивало его, а привлекало. Ему нравилось, как внимательно она слушает, да он и сам с удовольствием слушал ее рассказы о родном Константинополе.

И вот теперь он тут, рядом с ней, готовый помочь в этом странном деле, где непонятно, что – правда, а что – ложь.

Когда голоса разбудили Горгиаса, уже стемнело. Ему хватило времени лишь что-то на себя набросить и спрятаться. Второпях он ударился культей и чуть не вскрикнул от боли. Скрючившись, как мог, он молил Господа о защите. Вскоре голоса приблизились, и он понял, что пришельцев двое, а затем, в колеблющемся свете факелов, разглядел их: один был высокий и белокурый, второй по виду похож на священника. Войдя в хижину, они стали заглядывать во все углы, отбрасывая попадавшиеся под ноги предметы. В какой-то момент светловолосый подошел к Горгиасу почти вплотную, и тот уже думал, его вот-вот обнаружат, но неизвестный неожиданно повернулся, сделал знак священнику, оба скинули с плеч мешки, поставили их в нескольких шагах от его укрытия и растворились в ночи.

Подождав и убедившись, что возвращаться никто не собирается, Горгиас высунул голову и уставился на едва различимые в темноте мешки. Вдруг один из них зашевелился, и Горгиас, вздрогнув, снова спрятался. А вдруг там какой-нибудь раненый зверь, подумал он и, решив проверить, осторожно приблизился к ним.

Двигался он с трудом. За последнюю неделю с рукой стало так плохо, что несколько дней он пролежал без еды, не в силах подняться, в ожидании скорой смерти. Если бы силы позволили, он возвратился бы в Вюрцбург, но лихорадка вконец измотала его.

Добравшись до мешков, он потрогал один сначала палкой, затем рукой – внутри опять кто-то зашевелился и раздался слабый жалобный звук. Горгиас отступил, но звук, похожий на стон, повторился. Перепуганный, он раскрыл мешки, и глаза у него чуть не вылезли из орбит – перед ним, с кляпами во рту, лежали дочери Уилфреда.

Горгиас тут же освободил их от веревок, приподнял ту, у которой глаза были открыты, и похлопал по щекам ту, которая, похоже, спала, однако никакой реакции не последовало. Он подумал, что девочка мертва, и слегка приподнял ее за подбородок, как вдруг малышка закашлялась, расплакалась и, всхлипывая, стала звать отца. Горгиас понял, что если те двое их услышат, то непременно вернутся и убьют всех троих, поэтому схватил девочек в охапку и укрылся в одной из подземных галерей в надежде, что каменные своды заглушат детский плач. Однако успокаивать их не пришлось – они погрузились в какой-то необычно глубокий сон и проспали до самого утра.

Горгиас же, как и в предыдущие дни, почти не спал, и хотя лихорадка по-прежнему трепала его, присутствие девочек давало слабую надежду, которой он долгое время был лишен. На рассвете он встал и долго смотрел на них. Лица у них были мертвенно бледные, даже синеватые, поэтому он решил разбудить их и начал слегка встряхивать, боясь причинить боль. Когда девочки наконец открыли глаза, он приподнял ту, что выглядела менее вялой, пригладил ей локоны и посадил, словно тряпичную куклу, прислонив к тележке. Девочка зашаталась, но все-таки сохранила равновесие, хотя и ударилась головой о свою опору. Горгиасу показалось, малышка не в себе, так как она не издала при этом ни звука. Вторая вообще была словно в дурмане, и пульс у нее почти не прощупывался. Горгиас полил ей на голову воды, хранившейся в галерее, но она даже не шелохнулась. Он не знал, почему их тут бросили, но понимал, что им нужна помощь, значит, их следует доставить в Вюрцбург.

Когда встало солнце, он вынес девочек наружу. Стоявший там холод предвещал непогоду. Как ему поступить с малышками, если он сам еле держится на ногах? Бродя по окрестностям, он нашел деревянный ящик, привязал к нему веревку, вторым ее концом обвязал себя за пояс, дотащился до девочек и посадил их внутрь, приговаривая, что сейчас они поедут в этой чудесной маленькой повозке, однако девочки оставались глухи и немы. Горгиас погладил их по головкам и дернул за веревку. Ящик не двинулся с места. Тогда он разгреб лежавшие на пути камни, дернул еще раз, и ящик с глухим скрежетом тронулся вслед за Горгиасом в Вюрцбург.

Горгиас не прошел и половины мили, как камни сменились глиной, и, сделав пару шагов, он без сил рухнул на землю.

Он лежал ничком, и даже плач одной из малышек не смог заставить его подняться – лишь хриплое дыхание вырывалось из груди. Кое-как он отполз в сторону от дороги и, пытаясь отдышаться, понял, что не сможет осуществить задуманное. Боль в культе иглой впивалась в легкие, но он уже не обращал на это внимания. Привалившись к каменистому откосу, Горгиас разрыдался от отчаяния. До себя ему дела не было, но нужно было спасать девочек.

С того места, где он сидел, вдали был виден Вюрцбург: нагромождение построек за стенами, возвышающиеся над ними крепостные башни, дым из труб, поднимающийся в чистое небо, первая легкая зелень на полях… Никогда ему туда не добраться! Горгиасу вспомнилась лежащая в этой земле дочь, с которой он скоро воссоединится.

Вдруг, глядя на расщелины, он кое-что придумал. Вынул девочек из ящика, из последних сил ногами расколотил его, сгреб щепки в кучу, накрыл их шерстяной тряпкой, вокруг обложил камнями, чтобы искры не разлетались понапрасну, достал огниво и ударил по кремню. Горгиас молил Бога, чтобы тряпка занялась, но Всевышний был глух к его мольбам. Даже заметив, что материя влажная, он не отступился, пока силы не покинули его. Тогда, вконец измотанный, он швырнул огниво на землю, проклиная эту чертову тряпку.

Спустя несколько минут он вспомнил о спрятанном за балкой в хижине пергаменте, который прекрасно можно использовать в качестве трута, но стоило ему подняться, как все вокруг завертелось.

Горгиас понял: ему отсюда не выбраться. Девочки по-прежнему молчали, будто одурманенные. И все-таки он снова схватил огниво и что было мочи ударил по кремню. Каково же было его изумление, когда искры огненным дождем посыпались на материю, а после еще нескольких ударов в месте падения одной из них появилась золотистая точка. Горгиас начал раздувать ее, и вот уже рядом возникла другая, сразу ставшая алой. Он без остановки бил и бил по кремню, и пылающих точек становилось все больше. Потом появились тоненькие струйки дыма, вскоре сгустившегося, и наконец дрожащий огонек пополз по тряпке, постепенно разгораясь.