Борис Сударушкин - Секрет опричника; Преступление в слободе

Последний довод стал решающим для Ниткина. Взглянув на часы, он ворчливо произнес:

– Я это место и без него могу показать. Но так и быть, навестим Шошина, если вам хочется. Только предупреждаю – человек он не очень общительный. Во время войны у него погибла семья, он до сих пор это переживает, людей сторонится.

Мне стоило большого труда сдержаться и не сообщить сердобольному Ниткину, что семья Шошина живет и здравствует, и не где-то за тридевять земель, а в двух часах езды от Александрова.

Мы вышли с территории монастыря, свернули на едва протоптанную в снегу тропку вдоль монастырской стены и вскоре остановились у неуклюжего, неказистого дома за покосившимся забором из штакетника. Сложенный из массивных, потемневших от времени бревен дом походил на большую баню, которую, прорубив три окна по фасаду, приспособили под временное жилье, да так и обосновались в ней навсегда.

Во дворе торчали из снега черные стволы низкорослых корявых яблонь, тянулся неровный ряд каких-то кустов, под снегом угадывались гряды. С боку к дому было пристроено невысокое, в две ступеньки, крыльцо, к задней стене дома привалился сарай с прогнившей от старости крышей.

Все было ветхим, неухоженным, потому неестественно выглядела новая железная крыша над домом, а над ней кирпичная труба, выложенная, судя по виду, тоже недавно.

От калитки, запертой на грубо обструганную деревянную щеколду, к крыльцу дома вела прочищенная в сугробах дорожка, присыпанная только что выпавшим снегом, на котором не было ни единого следа.

Первым поднявшись на скрипучее крыльцо, Ниткин дернул дверь, но она не поддалась. Навесного замка на двери не было, хотя петли под него имелись. Видимо, дверь была закрыта на врезной замок. Однако на стук Ниткина никто не откликнулся.

– Странно, почему он не открывает? – проворчал Ниткин. – Не мог же он в такое время куда-то уйти.

– Может, спит? – высказал я догадку.

– Ему скоро на дежурство, должен бы уже выспаться. Не заболел ли? – спросил себя Ниткин и опять принялся стучать в дверь.

В доме по-прежнему было тихо.

– Значит, все-таки куда-то ушел, может, в магазин, – сделал вывод Ниткин. – Ладно, поговорим с ним завтра. Пойдемте домой, а то я уже замерз.

Я хотел сказать, что если Шошин ушел в магазин, то на снегу должны быть следы. Но Пташников охотно согласился с Ниткиным, и мне ничего не оставалось, как вместе со стариками возвратиться к калитке.

Закрывая ее на щеколду, я поднял глаза на окна дома Шошина и испытал чувство, будто кто-то внимательно следит за мной тяжелым, недобрым взглядом.

Я постарался избавиться от этого ощущения – кто мог смотреть на меня из пустого, как мы убедились, дома? Однако странное беспокойство не оставляло меня весь вечер, проведенный в квартире Ниткина. Меня так и подмывало попросить его узнать, вышел ли Шошин на дежурство, но я не решился сделать это, – вероятно, его удивил бы мой интерес к неизвестному мне человеку, он мог бы задать вопросы, на которые мне было бы трудно ответить.

Жаль, что мы часто не прислушиваемся к своим желаниям и неожиданно возникшим намерениям лишь потому, что не в силах найти им разумное объяснение. Сколько ошибок не было бы совершенно, если бы люди в своих поступках опирались не только на рассудок, но и на интуицию, которая дает порой более верные и нужные советы.

Допоздна разговаривали мы то о личности Ивана Грозного и совершенном им сыноубийстве, то о библиотеке московских государей. Несколько раз я порывался опять упомянуть фамилию музейного сторожа, но в последний момент одергивал себя, надеясь, что утром все разъяснится само собой, без моего вмешательства.

Ниткин и Пташников были такими собеседниками, с которыми, как говорится, не соскучишься – даты, имена, самые неожиданные факты и события русской истории они вспоминали с такой легкостью, словно говорили о том, что случилось не четыреста лет назад, а вчера.

Угомонились старики только к полуночи. Лежа на раскладушке рядом с диваном, на котором во сне уже посапывал Пташников, я еще раз поблагодарил судьбу, что она свела меня с этими интересными, незаурядными людьми.

Перебирая в памяти сведения об убийстве царевича Ивана, услышанные здесь, в Александрове, я дополнял их полученными в Ярославле, но, несмотря на обилие информации, мотив преступления по-прежнему оставался неизвестным.

От преступления в Слободе мои мысли опять перекинулись к истории Теминского золота. Меня все больше настораживало, что Шошина – человека под чужой фамилией – не оказалось дома именно в тот момент, когда я собирался встретиться с ним. Случайно ли это? Где он мог быть? Вышел ли он на ночное дежурство?..

Утром, за завтраком, я прямо задал последний вопрос Ниткину, уже не заботясь о конспирации.

– У меня у самого кошки на душе скребут, – признался хозяин. – Сейчас схожу в дирекцию, узнаю.

– Мы с вами пойдем, – решил за меня Пташников.

Я внимательно посмотрел на него – не догадался ли он, что мой интерес к Шошину имеет более серьезные причины, чем провал в земле?

Но по лицу краеведа трудно было понять, о чем он думает.

В дирекции музея Ниткин выяснил, что на работу Шошин в эту ночь не вышел. И мы опять направились к его дому.

Подойдя к калитке, убедились, что кроме наших вчерашних следов других не добавилось, если не считать свежего следа женских сапожек, просеменивших туда и обратно.

– Странно, очень странно, – пробормотал Ниткин, и в голосе его я почувствовал тревогу.

На двери висел почтовый ящик, в прорезях которого белела газета. Вспомнив следы женских сапожек на снегу, я подумал, что это, вероятней всего, приходила почтальонша. Но где же сам хозяин?

Минуты три мы по очереди бесполезно барабанили в дверь, пока Ниткин не сказал, обращаясь ко мне:

– Может, с Иваном Прохоровичем плохо? Попробуйте, молодой человек, выбить дверь. Ответственность беру на себя.

Я не заставил себя уговаривать, с разбегу ударился в дверь плечом раз, другой. На третий раз полусгнивший косяк треснул, не выдержав удара, дверь отворилась, и я чуть не упал в темные сени.

Дверь была закрыта не на внутренний замок, как я предполагал, а на крючок, вырванный мною из косяка! Значит, в доме кто-то был.

Из сеней еще одна дверь, обитая войлоком, вела в комнату. Войдя в нее, мы замерли на пороге – посреди комнаты на бельевой веревке, перекинутой через крюк в потолке, висел мужчина в клетчатой рубашке и черных брюках, из которых высовывались голые, костлявые ноги. Было ясно, что никакое искусственное дыхание ему уже не поможет.

– Шошин? – спросил я Ниткина.

Тот безвольно опустился на лавку возле двери.