Никита Филатов - Адвокат революции

Прошедшие бурные годы подполья и революционной борьбы, разумеется, не могли не оставить следа на внешности Бориса Савинкова. Прибавилось морщин на его некрасивом, но умном лице, поредела заметно шевелюра, и только взгляд был все тот же — пронзительный, пламенный и одновременно холодный взгляд человека, готового без сомнения убивать или умирать за свои идеи.

И действительно, за неполные четыре десятка лет жизни ему выпадало на долю и то, и другое.

Именно Савинков, ставший руководителем Боевой организации социалистов-революционеров, организовал убийство священника Георгия Гапона, заподозренного в сотрудничестве с Департаментом полиции. За подготовку покушения на командующего Черноморским флотом Савинков был приговорен к смертной казни, бежал из крепости и несколько лет скрывался в эмиграции. После начала мировой войны он вступил добровольцем во французскую армию, участвовал в боевых действиях, потом стал военным корреспондентом. После Февральской революции вернулся в Россию и был назначен комиссаром Временного правительства сначала Седьмой армии, а затем и всего Юго-Западного фронта.

Теперь же, с недавнего времени, Савинков стал управляющим военного министерства и товарищем, то есть заместителем, министра.

— Проходите, голубчик! Прошу, проходите, — сделал он несколько быстрых шагов навстречу Владимиру Анатольевичу. — Рад видеть вас, чертовски рад…

Одет недавний радикальный террорист был в оливковый френч с накладными карманами, в темно-синие бриджи и хромовые сапоги до колена — так что вид у него был намного более воинственный, чем у многих из тех генералов, с которыми довелось пообщаться Владимиру Жданову за последние две-три недели. — Тоже рад видеть вас, Борис Викторович, в добром здравии.

— Вы не знакомы? — спохватился Савинков, оборачиваясь к молодому, лет тридцати, очень коротко стриженному господину в безупречном, английского кроя, костюме.

— Простите, не имею чести…

— Тогда позвольте представить вам Максимилиана Максимилиановича Филоненко, военного комиссара при Ставке Верховного главнокомандующего всей Русской армии генерала Корнилова… А это мой старинный приятель — адвокат Жданов Владимир Анатольевич. Мы с ним были в ссылке когда-то, а потом он меня защищал по делу о терроре.

— Очень приятно, — кивнул Жданов, отвечая на крепкое рукопожатие молодого человека.

— Взаимно. Я очень многое слышал о вас от товарищей…

— Вы, между прочим, коллеги, — улыбнулся управляющий военного министерства Савинков, возвращаясь к огромному письменному столу, из-за которого встал, чтобы приветствовать гостя. — До войны Максимилиан Максимилианович тоже состоял в коллегии присяжных поверенных.

— Надо же!

— Ну, не так уж долго, — вздохнул Филоненко. — Меня на войну почти сразу призвали, в августе четырнадцатого.

— Присаживайтесь, друзья мои! — предложил Савинков на правах гостеприимного хозяина. — Сейчас я распоряжусь насчет чаю и бутербродов… Вы ведь, кажется, закурили на каторге? Вот, пожалуйста, пепельница.

— Благодарю, — потянулся в карман за папиросами Жданов.

— Как семья? Как супруга? Как дети? — быстро поинтересовался у него старый друг.

— Все в порядке, все благополучны. Они в Москве сейчас. На квартире у родственников.

— Поклон им от меня передавайте непременно. В особенности очаровательной Надежде Николаевне… — Борис Савинков посчитал долг приличия выполненным. И вернулся к тому, о чем только что разговаривал с собеседником: — Тут Максимилиан Максимилианович рассказал, как они по железной дороге добирались до Минска. Все крыши поезда, включая штабные вагоны, понятное дело, были облеплены солдатами, удирающими с передовой. Так, любимым развлечением этой публики было, представьте себе, — мочиться в вентиляторы, чтобы досадить буржуям, едущим внутри вагонов! — На стратегических коммуникациях сейчас вообще черт знает что творится! — комиссар Филоненко нервическим жестом поправил крахмальный воротничок. — Противодействующих безобразиям железнодорожников вооруженные дезертиры избивают, угрожают им смертью, силой заставляют отправлять в тыл свои эшелоны, задерживая другие поезда, в том числе с продовольствием и пополнением, следующие на фронт…

— Позволю себе заметить, что и у нас здесь не лучше. Вот, Борис Викторович, я принес политические донесения относительно обстановки на Западном фронте за две недели, — положил на стол перед Савинковым папку с бумагами Жданов.

— Спасибо, Владимир Анатольевич, — вежливо, но без особого интереса придвинул к себе документы управляющий военного министерства. — Я непременно все прочитаю во время поездки.

— Вы опять собираетесь на передовую, к войскам?

— Нет, друзья мои. Сегодня вечером я отбываю в столицу.

— Там сейчас, кажется, тоже не слишком спокойная ситуация? — уточнил Филоненко.

— Неспокойная? — Борис Викторович Савинков покачал головой: — Это еще мягко сказано… Неудавшееся наступление до критического предела накалило политическую обстановку среди частей Петроградского гарнизона, не желающих отправляться на фронт. Из-за массового отказа солдат покинуть город там сейчас накопилось почти в восемь раз больше нижних чинов, чем должно было разместиться в казармах! И, конечно же, начали возникать перебои с поставками продовольствия. Так вот, у нас имеются достоверные сведения, что большевики и анархисты активно готовят под этим предлогом вооруженное выступление в Первом пулеметном полку, а также среди матросов Кронштадта.

— Только этого еще не хватало…

— Господствующее настроение в армии — жажда мира, — пожал плечами Максимилиан Филоненко. — Популярность в армии легко может завоевать всякий, кто будет проповедовать мир без аннексий и контрибуций. На этом и строят свою агитацию большевики.

— Но ведь понятно же, что дисциплина составляет саму основу существования армии! — обернулся к нему Владимир Анатольевич. — Если мы будем идти по этому пути дальше, то наступит полный развал. Этому способствует и недостаток снабжения. Надо учесть еще и происшедший в армии раскол. Офицерство угнетено, если не сказать, что запугано, — а между тем именно офицеры ведут массу в бой. Надо подумать еще и о конце войны. Потому что сразу несколько миллионов человек немедленно устремятся домой, а это может внести такой хаос в жизнь страны и железных дорог, который трудно учесть даже приблизительно. К тому же при стихийной демобилизации не исключен захват какого-то количества стрелкового оружия, и даже большевики не могут этого не понимать.

— Да вы о чем вообще говорите, голубчик мой! — Борис Савинков вскочил с места и стремительными шагами прошелся по кабинету. — Действия большевистской партии сейчас — это фактически не что иное, как участие в войне на стороне немецкого генерального штаба! Призывы большевиков к поражению России и превращению империалистической войны в войну гражданскую — это не просто политическая демагогия, это прямая диверсия по разложению нашей армии и откровенное натравливание солдат на офицеров. Что же касается самовольного оставления фронта… — Савинков возвратился на место и сел за свой стол: — Как ни прискорбно, это явление приняло массовый и, на мой взгляд, уже совершенно необратимый характер. Дезертирам назначаются сроки обратной явки, затем эти сроки отодвигаются, а затем вообще. На совещании по созыву Учредительного собрания постановили лишить дезертиров избирательных прав. Более того, Керенский проектирует отнять у них и права на землю. Но все это мало пока помогает.