Никита Филатов - Адвокат революции

Хозяин кабинета пару раз энергично помахал перед собственным носом ладонью, чтобы разогнать густой табачный дым:

— Нет, простите великодушно, но я все-таки не понимаю! Не понимаю, как может порядочный человек защищать интересы того, о ком сам-то он с достоверностью знает, когда и кого тот ограбил, убил, изнасиловал?

— Видите ли, гражданин начальник, — бывший присяжный поверенный Жданов снял очки и устало потер переносицу, — что бы я вам сейчас ни сказал, вы меня все равно не поймете. Вы меня даже скорее всего не услышите. Только, может быть, спустя годы или даже десятилетия, если мы повстречаемся при иных обстоятельствах… — Владимир Анатольевич повертел в руке пропуск: — Вы не возражаете, если я пойду? А то жена еще, наверное, не знает ничего. Волнуется…

Лето в этом году наступало на Подмосковье решительно, быстро и беспощадно — почти так, как врывались когда-то в деревни и города лихие эскадроны Красной конницы.

Прошлой ночью гремела гроза, но к утру все утихло. Поднимающееся над горизонтом солнце пока еще грело, а не припекало, поэтому после завтрака хозяин дачи, член губернской коллегии защитников Жданов, и его гость, известный историк и литератор Павел Щеголев, решили пойти прогуляться.

— Видишь ли, мы ведь с Надеждой, по существу, люди городские и не представляли себя никогда сельскими жителями. — Владимир Анатольевич покачал головой, прикрывая калитку. — А теперь потянуло к земле, на природу! Вот, достроили домик, деревья садовые завели. Проживаем теперь здесь всей семьей. Как ты думаешь, это не буржуазное перерождение?

— Это возраст, мой друг.

— Ох, даже и не напоминай, сделай милость! Через пару недель Владимиру Анатольевичу Жданову предстояло отметить шестидесятилетие, и бренное тело периодически не давало забыть своему хозяину о столь почтенной годовщине — в основном, разнообразного рода хроническими недугами. Однако острый ум и профессиональная память по-прежнему не изменяли ему, а дух оставался молод и энергичен, что, безусловно, в очередной раз подтверждало диалектический тезис о вечном противоречии между формой и содержанием.

— Куда пойдем?

— Да куда угодно. — Владимир Анатольевич огляделся по сторонам, определяя направление для начала утренней прогулки.

— Широкий выбор, — не удержался от улыбки Щеголев.

— Напрасно иронизируешь, между прочим! Здесь у нас очень даже есть на что полюбоваться.

Пригородный дачный поселок Малаховка располагался всего в нескольких километрах от Москвы, по направлению к юго-востоку. Причем среди столичных обывателей Малаховка заслужила репутацию довольно хулиганского предместья — в основном благодаря тому, что в ней долгое время располагалась еврейская трудовая школа-колония «III Интернационал» для беспризорников. Из других же достопримечательностей здесь обычно показывали приезжим деревянную Петропавловскую церковь, здание бывшей гимназии и Летний театр, в котором некогда выступал сам Шаляпин.

В поселке имелся также свой пруд с купальнями, однако приятели все же направились в сторону железнодорожной станции, где был рынок и где в кооперативном буфете все еще подавали приличное свежее пиво с вареными раками.

— Ну, и чем же теперь, говоришь, занимается Луначарский? — продолжил Владимир Анатольевич разговор, начатый еще за завтраком.

— У него опять новое увлечение появилось, — сообщил с удовольствием Щеголев. — Представь себе только, задумал наш Анатолий Васильевич русский язык перевести на латиницу! Даже комиссию специальную образовал при Народном комиссариате просвещения для перехода народов и национальных меньшинств РСФСР на единый интернациональный алфавит на латинской основе.

— Фантазер… — снисходительно покачал головой Владимир Анатольевич. — Мы в последний раз виделись с ним год назад, на похоронах Малиновского.

По возвращении из ссылки Жданов возобновил свою деятельность не только в адвокатуре, но и во Всероссийском обществе политкаторжан и ссыльнопоселенцев, получив членский билет с номером 972. Это давало бывшему заключенному возможность время от времени встречать старых друзей и знакомых, которые при Советской власти заняли очень высокое положение.

Впрочем, далеко не все из тех, кто оказался когда-то одновременно с ним в Вологде, дожили до наступившего лета. Например, Виктор Кудрявый, старший приятель и покровитель Владимира Анатольевича, скончался от оспы еще в девятнадцатом. Александр Богданов-Малиновский, создатель первого в мире Института переливания крови, трагически погиб, производя на себе медицинские опыты. Организатор массового террора против большевиков Борис Савинков был арестован чекистами и умер на Лубянке при загадочных обстоятельствах четыре года назад.

— Осторожнее! — придержал Щеголев спутника, и они оба посторонились к обочине, пропуская телегу с какими-то ящиками. — Между прочим, Анатолий Васильевич Луначарский напечатал весьма приятную рецензию на мою пьесу «Заговор императрицы».

— Ну, вот тут как раз нечему удивляться!

Павел Щеголев не совсем уловил интонацию, с которой это было произнесено. Но на всякий случай решил не развивать дальше тему, касавшуюся его совместного творчества с «красным графом» Алексеем Толстым.

Тем более этого не стоило делать после скандала, связанного с публикацией дневников некой Анны Александровны Вырубовой, фрейлины последней императрицы. «Дневник Вырубовой», призванный окончательно дискредитировать царские двор и семейство, был напечатан в журнале «Минувшие дни» к десятой годовщине Октября. Когда об этой публикации стало известно в эмигрантских кругах, сама Вырубова, находившаяся за рубежом, сразу выступила с опровержением в мировых средствах массовой информации. И это было бы еще полбеды — значительно хуже оказалось то, что виднейший советский историк, влиятельный коммунист Михаил Николаевич Покровский для чего-то добился признания текста фальшивкой с последующим принятием специального постановления ЦК ВКП(б).

А еще через некоторое время, благодаря невоздержанности Толстого на язык, по Москве поползли неприятные слухи о том, что к созданию грязной фальшивки приложил руку не кто иной, как сам «красный граф» — вместе с большевиком, архивистом и литератором Щеголевым. В пользу этого предположения некоторых критиков говорили использование в публикации уникальнейшего фактического материала, профессиональные навыки авторов и умение стилистически безупречно подражать первоисточникам…