Далия Трускиновская - Персидский джид

– Теперь ясно, отчего Бахтияр носил на роже мясную язву, – сказал Данила Желваку. – Он среди нищих для безопасности хотел быть своим. Ну, все сходится!

Желвак не хотел поддерживать разговора и послал Полкана вперед, чтобы опередить Данилу хоть на полторы головы и так скакать, в безмолвии размышляя о каких-то мрачных предметах.

Они доставили доктора в келью Чудова монастыря, куда временно поместили пленника. Там же Башмаков через день впервые расспросил его. Пленник знал немного, разве что оказался человеком наблюдательным и мог порассказать о повадках княжича. Оказалось – Обнорский любил диковины, хотя обходился с ними небрежно. Сперва из дорогого персидского джида раскидал невесть где два джерида, потом затосковал. Потому-то и пошел толстяк (который звался отнюдь не Никита Борисович) искать дорогую забавку в Саадачный ряд.

– Ну, знать, не судьба твоему Обнорскому джидом владеть, – сказал Башмаков. – Найдется для него другой хозяин.

По приказу дьяка конюх Филя Сомов, мастер чинить дорогую сбрую, быстро изготовил кожаный карман с гнездами, чтобы вешать на пояс, и даже приделал длинные шелковые шнуры, спрятав их в особые кармашки.

Эту вещицу Башмаков принял у него из рук в руки в присутствии Данилы и Богдана.

– Давай сюда джериды, – приказал он.

Данила вынул из-за пазухи все три. Теперь уж не понять было, который привезен из Казани, который напился Бахтияровой крови, который ранил самого Данилу. Башмаков соединил вместе все три джерида, воткнув их в кожаные гнезда джида.

– Славная вещица! – сказал он. – Ну, Троекуров, поди, не разгневается, коли я у него этот джид заберу. Государь диковины любит, я ему отнесу потешиться. Пусть царевича Алешеньку кидать учит. Троекурову-то более учить некого…

Данила несколько огорчился – он уже полагал джид своим. Но огорчение растаяло, когда, выйдя с конюшен пройтись по торгу, он увидел въезжающих в Боровицкие ворота Семейку и Тимофея. Их бахматы шли понуро, опустив головы, но всадники старались держаться бодро.

Данила побежал навстречу, желая обнять товарищей, но Тимофей замахал на него руками:

– Убирайся, не тронь! Завшивели мы в дороге!

– Где Башмаков? – спросил Семейка.

Он осунулся от усталости, но улыбка была прежней, вообразить Семейку без улыбки Данила и в страшном сне не сумел бы.

– Носится меж Коломенским и Разбойным приказом. Там такое открылось!..

– Потом, потом… Вот, возьми, – Тимофей протянул, достав из-за пазухи, мятый свиток. – В этих столбцах список беглецов из подземной тюрьмы. Налетчики ведомые! Но их опознали, и в списке верные имена, какими их крестили, приметы, тайные знаки. А о многих известно, откуда родом, чьи дети. Коли они вместе с Обнорским в Москве околачиваются, то сейчас бы всех и взять!

Данила осторожно взял столбцы. Вроде по бумаге никто не полз.

– Так вы в баню, что ли? – спросил он.

– Куда ж еще! Давай, седлай Голована! Чеши в Коломенское!

Когда Данила вернулся, везя два серебряных рубля, благодарность Башмакова конюхам, они уже вернулись из бани, что на Яузе, и более походили на обычных людей – смыли многодневную грязь и пыль, лицами посвежели, даже бороды подстригли. Сидя в конюшенном дворе на лавочке, они рассказывали Богдану и деду Акишеву о дорожных приключениях.

Богдаш по своей дурной привычке опять задирал нос.

– Вы-то в седле прохлаждались, а мы-то чуть богу душу под землей не отдали, – рассказывал он весьма загадочно. – Списки ваши хороши, сейчас в дело пойдут, и коли Обнорский с Гвоздем с перепугу не увели ватагу, многих по тем спискам выследить и взять можно. В Разбойном приказе все засуетились, трудиться теперь будут не за страх, а за совесть.

Данила глядел на Богдана с легкой неприязнью. Встал же, черт упрямый, между ним и Настасьей! Сарыч сказал – вернется… к кому она, сатана зловредная, вернется?!

– Поди сюда, важное дело есть, – велел Даниле дед Акишев и повел его с собой на конюшни, в любимый свой уголок.

Товарищи, переглянувшись, беззвучно двинулись следом.

Данила зашел в шорную, задев при этом косяк.

– Эк ты в плечах раздался, – сказал дед. – Это славно. Женить тебя пора. Что молчишь?

Данила опустил глаза. Следовало бы возразить, да как?

– Есть у меня невеста на примете. Коли из моей воли не выйдешь да на ней повенчаешься – так устрою, чтобы сперва жить вам тут, в Кремле, при конюшнях. Домишко я присмотрел. А как дети пойдут – там уж сам о семье заботься. Не маленький, чай. Ну, благодари.

Данила поклонился в пояс.

– Да что ж ты молчишь-то? Язык проглотил?! Что о невесте не спросишь? Ошалел от радости, что ли? – Дед рассмеялся. – Я тоже ошалел, когда мне про свадьбу сказали. А было-то мне шестнадцать, самое время… А боялся как! Думал, из-под венца сбегу, стыд-то такой – все на меня с девкой глядят, а бабы в ухо скоромное шепчут! Не сбежал, сорок лет с моей Ивановной прожили, царствие ей небесное, и детей она вскормила, и внуков, и правнуков на рученьках подержала… дай Бог тебе с твоей нареченной не хуже…

Дед пригорюнился, затосковал, вспоминая милые деньки и годы. Данила стоял в дверях, не зная, как быть. Раньше бы деду объявиться с этой невестой!

– Стало быть, готовься, – велел дед. – Приоденься. Я Татьяне скажу – пусть она с бабами рукодельными уговорится, чтобы тебе рубаху нарядную сшили, простых рубах хоть с полдюжины. К Бухвостову-подьячему схожу – ради свадьбы тебе подарок от государя будет.

– А когда свадьба-то? – спросил растерянный Данила.

– Осенью, как водится, – дед покосился на дверной проем, уловив там некое шевеленье.

– А… а невеста?…

– Что невеста?

– Коли я ей не по нраву придусь?

Дед рассмеялся.

– Придешься ты ей по нраву! Еще что?

– Поглядеть бы на нее… В какой храм она молиться ходит?

– Пока на нее глядеть рановато. Да я тебе вот что скажу – я тебя, дурака, полюбил, и образину страхолюдную тебе бы не сосватал. А теперь ступай! Богдашка! Семейка! Тимоша! Поздравьте жениха!

Тут, откуда не возьмись, явились друзья, подхватили под руки, с шумом и гоготом поволокли прочь с конюшен, в домишко, где уж по случаю возвращения был накрыт по-мужски простой и скромный стол – две сулеи, чарки, две миски с пирогами, третья с капустой, четвертая с солеными огурцами, пятая с рыжиками, да блюдо с нарезанным салом, да другое – с орехами, пастилой и финиками.

Тимофей стал разливать по чаркам вино.

– Братцы-товарищи, откуда мне дед ту невесту выкопал? Кто-нибудь ее видал? Какова собой? – спрашивал разволновавшийся Данила.

– А кто его разберет! У него пол-Москвы в родне. Где-то которая-нибудь из баб присмотрела, да и сговорились. Ты не бойся, свет, бесприданницей не окажется, – утешил Семейка.