Далия Трускиновская - Персидский джид

– Сказывай, – только и произнес он.

– И тот купчишка, батюшка Дементий Минич, – подобострастно сказал подьячий Башмакову, который ему едва ли не в сыновья годился, – донес, будто тот налетчик прячется где-то в приходе храма Девяти Мучеников. А у нас было подозрение, будто налетчики с неким купцом спелись, прозванием – Клюкин. И я послал Бахтияра проверить, так ли это, и не явилась ли где поблизости сама Настасья-гудошница.

– Стало быть, ты, Илья Матвеевич, был убежден, что это ватага Настасьи-гудошницы? – уточнил Башмаков.

– Да, батюшка Дементий Минич. Потому что слух прошел – скоморохов в тех краях видели. А у нее подручные – молодые парнишки-скоморохи. Так вот, наш Бахтияр в приказ носу не казал, а коли хотел чего сообщить – приходил в кабак «Под пушками» и там в задней комнате грамотку писал и нам ее передавали. Последняя грамотка была про то, как его на клюкинском дворе кобелями травили. Стало быть, кого-то там Клюкин прятал и нищий люд к себе более не пускал береженья ради. И после того Бахтияр сгинул. Мы ждали, ждали от него грамотки, а ее все нет да нет. Забеспокоились – не выследили ли те воры, что он в кабак ходит и грамотки там оставляет? Посадили мы в кабаке засаду. И, надо ж тому случиться, приходит конюх Данилка Менжиков и домогается, где наш Бахтияр! А тот Данилка – Настасье-гудошнице кум. Ну, стало быть, изловили молодца!

– Коли даже так – неужто иного пути у него не было отыскать вашего человека, а только шататься по кабакам и выспрашивать целовальников? – недовольно спросил Башмаков.

– Настасья, видать, про Бахтияра знала да упустила его. Потому и послала кума вызнавать.

– Но он к тому часу уже лежал мертвый в избе Земского приказа.

– Мы-то, батюшка, про то не ведали!

Башмаков не стал загонять подьячего в угол – и без того понятно: обрадовался возможности свести счеты.

– Так вернемся к твоему Бахтияру. Что могло бы его привести ночью под Водовзводную башню?

– Шел за кем-то по следу, поди.

– Коли он выслеживал ватагу Настасьи-гудошницы, то что могло бы Настасье ночью под башней понадобиться?

– Может, встретиться с кем условилась? Может, лодочников ждала?

– Иного места для встречи на всей Москве не сыскала – только под самым Кремлем?

– Может статься, с кем-то из кремлевских жителей о встрече условилась. Там же рядом Боровицкие ворота, а они поздно запираются.

Неизвестно, о чем бы далее расспрашивал Башмаков Евтихеева, но дверь отворилась, первым явился лубяной короб, а за ним – державший его в охапке Стенька.

– Батюшка Илья Матвеевич! – воскликнул Стенька. – Вели писцам, пусть еще поищут в ларях и коробах! Мой подьячий гневается, мало, говорит, столбцов прислали, еще надобно!

– Пошел вон, страдник! – крикнул Евтихеев. – Не видишь, что ли, кто тут сидит!

– Да коли я тех столбцов не добуду, Гаврила Михайлович с меня голову снимет! – отвечал на это Стенька. Башмакова он, сдается, не признал – да тот и сидел в темноватом углу.

– Пошел вон, тебе говорят!

И тут Илья Матвеевич, старый подьячий, все зубы съевший на каверзных делах, не удержался – метнул тревожный взор в сторону Башмакова.

Башмаков был умен – понял, что Евтихеев более всего хочет выставить бедного земского ярыжку в тычки. Но что же такое сказал горемыка? Помешал беседе – так ведь беседа была для Евтихеева не больно приятная, ему бы спасибо сказать человеку, который вмешался да сбил с толку дьяка в государевом имени.

Сделав в памяти зарубочку, Башмаков подождал, пока Стенька уберется, и завершил разговор с Евтихеевым довольно скоро. Тот, провожая дьяка, имел вид человека, которого уже поставили было под виселицей, но прискакал государев гонец с криком – оправдан-де подчистую! И этот вид также был подмечен Башмаковым.

Подходя к Конюшенному приказу, дьяк заметил у крыльца Богдана и поманил его пальцем.

– Беги в Земский приказ, сыщи там ярыжку, что прибегал в Разбойный со столбцами от Деревнина, приведи живо. Да знаешь ли что… Веди-ка ты его задворками да на конюшни!

Уж что-что, а кремлевские закоулки Башмаков знал изрядно. Взойдя на неприметное крыльцо, он быстро пошел узкими переходами, из терема в терем, то поднимаясь на гульбище, то спускаясь, и очень скоро оказался там, где мог почти незамеченным перебежать десяток шагов к калитке Аргамачьих конюшен.

Тут дьяка в государевом имени уж точно никто лишний бы не увидел.

Ловко ступая чистенькими сафьяновыми сапожками по конюшенному двору, выбирая самые пристойные клочки земли, Башмаков вошел на конюшни и крикнул деда Акишева:

– Назарий Петрович, принимай гостей!

Дед не удивился, встретил с поклонами и препроводил в шорную – лучше места на белом свете он не ведал. Туда Богдаш доставил недовольного Стеньку. Судя по их сердитым рожам, перебранка между ними по дороге вышла знатная. Да и было что делить! Стенька навеки запомнил, как этой зимой чуть было не подложил под красавца Богдашку свою венчанную жену Наталью. А Богдаш тоже запомнил Стенькину засаду и нацеленные на себя мушкетные дула.

– Говори, кто таков, а то я запамятовал, – велел Башмаков. – Вроде бы ты той зимой в дело о похищенной душегрее замешался.

– Земского приказа ярыга Аксентьев, – доложил Стенька.

– Какие столбцы затребовал в Разбойном приказе подьячий Деревнин?

– Давнее дело, как налетчиков со Стромынки ловили, – неохотно отвечал Стенька.

Ему было страх как любопытно, для чего Деревнин ворошит те столбцы, каких подробностей и имен в них ищет, но хитрый подьячий на вопросы не отвечал.

– Для чего ему?

– Того я знать не могу, а разве что ты, батюшка Дементий Минич, его спросишь, тебе-то скажет, – присоветовал обиженный Стенька.

Башмаков рассмеялся.

– Ступай, Аксентьев, приведи своего подьячего. Да не открыто. На ухо ему шепни, выйдите из приказа порознь, понял?

Выпроводив вмиг повеселевшего Стеньку, Башмаков обратился к Богдану:

– А ты ступай и приведи сюда Данилу. Ишь, ловок Евтихеев, да не на тех напал. Коли от нас что прячут – выходит, нам именно того и надобно, а, Богдаш?

– Нашел кому врать, – презрительно молвил Желвак и, поклонившись, убежал.

– Назарий Петрович! – позвал Башмаков. – Парнишка, что грамотку мне привез, – он чей?

Дед Акишев стоял у проема для дверей шорной – дверей, которые так никогда и не были навешены. Потому вошел сразу и, поклонясь, отвечал:

– Парнишка наш, ведомый, хорошевский. Моего крестника чадо.

– Славный парнишка. Надо бы на Аргамачьи взять, как полагаешь?

– Для Аргамачьих и растим, для государевой службы.

– Так он уж на возрасте, пора бы. И в седле сидит – любо-дорого посмотреть.

Похвала деда почему-то не обрадовала.

– Хворает он сейчас, чирьи летом по всему телу садятся. Корневщицы сказывали, годам к семнадцати само пройдет. А пока его бабка лечит, в травах парит, не брать же с ним и бабку на Аргамачьи. Как поправится – сам пойду к дьяку, пусть в список внесет и жалованье ему положит.