Далия Трускиновская - Персидский джид

– Как после чумного сидения вернулись? – сам себя спросил Троекуров. – Нет, поди, еще до того начали…

– Перестраивать терем или погреб углублять?

– Нет, погреб уже последним углубляли.

– Про тот лаз вся дворня знала?

– Вся, все смеялись – вот-де, до государевой казны прокопаемся. Дурачье…

– И по всему Кремлю, поди, весть разнесла?

– Да почем я знаю… за всякой бабой не угонишься…

– Роман Иванович, я тебя сюда не шутки шутить позвал. Соберись с духом и отвечай внятно, – приказал Башмаков. – Могло ли быть, что кого-то твои людишки приводили на двор и показывали тот лаз в погребе?

– Чужих на двор пускать не велел.

– Хорошо. Коли чужих не было, а хозяин ты строгий, стало быть, кто-то из твоей дворни стакнулся с ворами, государевыми изменщиками, а статочно, с твоего согласия. И тем лазом пользовались налетчики, что таскают дорогую утварь из кремлевских храмов, чтобы прятать ее в твоем погребу, а ты… Молчи, блядин сын! – крикнул Башмаков приподнявшемуся над лавкой боярину. – А ты покрывал! Так?

Деревнин только рот разинул – и от внезапного обвинения, и от неожиданной башмаковской ярости. Сам он о пропажах в храмах слышал впервые.

– Нет, как Бог свят, нет! – заорал, вскочив, Троекуров.

Покрывать воров – это ж позору не оберешься, государь в гневе страшен. Хоть и отходчив, а рассудит сурово – не очнуться бы воеводой в Пустозерске или ином городишке за тридевять земель, где и двух сотен жителей не наберется…

– Государь жалобы от иереев получал, да в Земский приказ не отдавал – так получалось, что сами церковные служители виновны, иной никто ключей от храмов не имеет. А теперь вот ниточка появилась! А ниточка-то на твой двор тянется!

– Мало ли под Кремлем ходов понарыто! – выкрикнул боярин.

– Немало, да только след на твой двор привел! Давно ли твой род этим двором владел?

– И отец, и дед…

– А когда до тебя дом перестраивали?

– Когда поляков прогнали, поди. При мне только новый терем возвели да крыльцо, потом еще пристройки.

– Сядь, боярин. Выходит, коли кто и знал про лаз – так те давно померли, и вы его словно заново открыли?

– Выходит, так, – Троекуров опять сел на лавку и сгорбился, словно спина не могла более держаться прямо.

– Кто при том был? Кто погреб углублял? Ты нанимал людишек или свои дворовые копали?

– Чего нанимать – свои дармоеды есть.

– Роман Иванович, я из тебя каждое слово клещами тяну, как лекарь-немец – больной зуб, а ты упираешься. Кто с самого начала знал про лаз? Поименно!

Троекуров задумался.

– Михей, Максимка, Онисий, Ивашка, Никишка, Якушка… Якушка! Он, сукин сын!

– Слава те Господи! – с некоторой укоризной произнес Башмаков. – Что за Якушка? За что ты его, Роман Иванович, невзлюбил?

Боярин будто ожил, выпрямился, глаза сверкнули из-под мохнатых, в палец шириной, бровей.

– А за то ли мне его любить, что сбежал да и деньги мои унес? Десять рублей с полтиной! Да и иного добра немало уволок. Это уж потом явилось!

– Он знал про лаз, а потом сбежал с деньгами, – уточнил Башмаков. – Ты искал его?

– Как не искать! И в Земском приказе, поди, моя челобитная еще лежит. Потом уж я докопался – он с кем-то сговорился и его с моего двора свели. Ведь и имущество его пропало, один пустой лубяной короб остался. Значит, заранее лопотье свое, и деньги прикопленные, и у меня наворованное вынес, у кого-то спрятал! А там дорогие вещицы были! А потом взял те десять рублей с полтиной, пошел припасы торговать, только его и видели!

– Ключником, что ли, был?

– Ключником.

– Не обессудь, Роман Иванович, а про Якушку я твоих дворовых людей буду спрашивать. Коли подтвердится – твое счастье, – жестко сказал Башмаков. – Ты тут побудь, а я пойду распоряжусь.

– Мне, боярину, тут веры, стало быть, нет?!

– У нас в приказе одному государю вера, про то ты сам, поди, знаешь.

Ничего более не объясняя, Башмаков сделал знак Деревнину и, взяв у молоденького подьячего запись, вышел с ним в горницу, где сидели его люди. Там он подробно объяснил подьячему, какой розыск следует произвести тем людям Земского приказа, что уже занимались всеми печальными приключениями на троекуровском дворе – и смертью младенца, и исчезновением боярыни с приказчиком.

О пропавшей церковной утвари Деревнин спросить побоялся – нюхом чуял, что не стоит.

– Есть ведь у тебя такие люди? – полюбопытствовал Башмаков, пока другой подьячий перебелял троекуровскую сказку.

– Есть такой человечек… – и Деревнин тяжко вздохнул.

Делать нечего – приходилось звать Стеньку.

Отчаянный ярыжка и в погребе том побывал, и в двухъярусном подвале, он знал, какие вопросы следует задавать перепуганной троекуровской дворне, чтобы ясно стало – кто туда действительно лазил, а кто знает с чужих слов, что-де до самых государевых палат прокопаться можно.

Стеньку нашли на торгу, где он, грозясь дубинкой, мирил задравшихся из-за пирога с гнилой зайчатиной мужиков.

Когда он явился в приказ, то получил от Деревнина неслыханные полномочия – идти на троекуровский двор в сопровождении пристава Никона Светешникова, засесть там и опросить всю мужскую дворню об углублении подвала и о бегстве ключника Якушки.

Гордость обуяла Стенькину душу. Первым делом он кинулся к писцам. По случаю теплой погоды они сидели без кафтанов, в зипунах и рубахах. Стенька вымолил у писца Гераськи Климова его новый кафтан, здраво рассудив, что красные буквы «юс» и «земля» на его собственном служилом кафтане уважения к посланцу Земского приказа не прибавят, а скорее наоборот – слыханное ли дело посылать с таким важным поручением ярыжку?! Гераська, видя Стенькино волнение, заломил цену.

– Я тебя, голубчика, знаю, ты непременно в синей глине изваляешься!

Сговорились на пяти алтынах, деньги неслыханные – хорошие ичедыги Наталье можно было бы купить, о чем она не раз говаривала! – однако выхода у Стеньки не было. Денег, впрочем, тоже при себе не было, пришлось взять в долг у старого стряпчего Протасьева.

Стенька, торопясь поскорее выполнить поручение, натянул узковатый в плечах кафтан и понесся прочь, не заметив, как переглянулись Протасьев и Колесников.

А переглянулись они, между прочим, одобрительно, и покивали, и усмехнулись. Стенька в горячности своей и не понял, что поднялся на одну крошечную ступеньку по умозрительной приказной лестнице. До заветной должности подьячего было еще далеко – и все же стала она, поди, на целый вершок ближе.

Светешников, мужчина мощный и неторопливый, ворчал и вздыхал, когда Стенька, сгорая от нетерпения, чуть ли не на себе волок его к троекуровскому двору. Наконец прибыли, постучали в ворота, и Светешников громко объявил, что-де розыск Земского приказа.