Далия Трускиновская - Кровавый жемчуг

И настал вечерний час! И с замиранием сердца приблизился Стенька к подьячему, который совершенно случайно припозднился.

– Ну, Гаврила Михайлович, поедем, что ли, благословясь?

– Куда поедем, свет? – безмятежно спросил подьячий.

– По дельцу нашему, – опасаясь, как бы кто не вернулся и случайно не подслушал, отвечал Стенька.

– По какому такому дельцу?

– Гаврила Михайлович! – изумился Стенька. – Дельце-то, неужто забыл?

– Да я-то не забыл… – В голосе Деревнина были горечь и усталость. – Я-то, Степа, вчера тебя прождал, и с конями, и с оружием. Это ты, свет, памяти лишился.

– Вчера?!

– Мы с тобой сговаривались во вторник ехать. А сегодня у нас что?

– Да вторник же!..

– Среда, Степа.

У Стеньки в глазах помутилось!

– Да как же это? – пробормотал он.

– А так! – отрубил подьячий. – Ты кто таков, чтобы со мной шутки шутить?! Я важное дело на другой день перенес, деньги из-за тебя упустил! А ты, страдник, пьянюшка, нализался где-то, дни перепутал! Ты на себя погляди! В каких лужах-то валялся?!

Как Стенька ни полоскал голову, как ни растирал ветошкой лицо, а какие-то следы от пролитого меда все же, видать, остались.

– Да, Гаврила Михайлович!.. Да я!..

– Не ври. Все вижу! Не было там никакого клада! И боярин Буйносов его закопать никак не мог. Я справлялся – в кошельке у боярина вошь на аркане да блоха на веревочке! А что ты затеял – неведомо! Коли человек собрался ехать клад добывать, а сам вместо того напился, то что это за человек, я тебя спрашиваю, и что это за клад?!

Грозен и суров был подьячий Деревнин! Оскорбленное достоинство гремело его возвышенным, рокочущим голосом. Стенька только разинутым ртом подергивал, как рыба на прибрежном песочке.

Он попытался было объяснить, что всего-то навсего спутал дни, что вот они – мешки, лопаты и фонарь, что он все помнит, все знает и готов хоть целую ночь землю рыть!

– Не поеду я с тобой воров выслеживать и клады брать, вот те крест! – с особым наслаждением отрубил Гаврила Михайлович. – Веры твоим словам больше нет. Мало ли что опять выдумаешь – да и пропадешь, да и меня, прости Господи, ни за грош погубишь!

– Гаврила Михайлович! Да коли бы мы туда поехали, мы бы, может статься, и про то разведали, каким образом скоморохи с той медвежьей харей увязаны! – Стенька уж пустил в ход последнее, надежду на служебное рвение Деревнина.

Но подьячий странным образом утратил всякое желание разбираться с преступными скоморохами.

Как ни бился Стенька, как он ни молил, как ни пытался растрогать и соблазнить – холоден и тверд был подьячий Деревнин. На том и расстались.

Стенька поволокся со своими кладоискательскими причиндалами обратно…

Недели с две он не ходил к отцу Кондрату осваивать грамматику. Потом кое-как помирились…

А некоторое время спустя звонарь Кузьма посватался ко вдове Елизарки Шевелева. К удивлению всех слободских баб, она согласилась. Хотя сперва малость поартачилась – мол, ты небогат, я небогата, чего ж нам с тобой нищету плодить?

Некоторое время спустя Кузьмина женка получила от какого-то дедушки наследство и купила хороший, крепкий дом с поварней на огороде и с банькой. Кумушки, побывав, рассказывали, что завелись в семье и оловянные тарелки, и даже оловянная стопа для вина, тонкой работы, с буквами поверху, вся испещренная цветами и травами.

Матушка Ненила заподозрила неладное.

Наученный ею батюшка Кондрат на исповеди так прижал новобрачную, так ее хитрыми вопросами в угол загнал, что не выдержала – призналась…

Возмущенный батюшка так круто пригрозил епитимьей и лишением на десять лет причастия, что Кузьма счел нужным откупиться. Оловянная посуда переехала в поповский дом, и наступил мир.

Разумеется, Стеньке о том не сказали…

Стенька попробовал встретиться с ключником Артемкой Замочниковым, чтобы доподлинно узнать у него про медвежью харю, но оказалось, что Федора умнее его. Она увезла больного мужа к его родне, а в Стрелецкой слободе больше носу не казала.

Так это Стенькино дело и заглохло.

Конюхи, оставшись в амбаре с кладом, уже знали, как быть – вернуться в Коломенское, рассказать про Гвоздя Дементию Башмакову, да ему же и передать жемчуг, чтобы нашел подходящий для сокровищ храм.

Семейка развернул оставленную Деревниным епанчу, еще раз полюбовался находкой.

– А то – взять чего на память, светы? – спросил он. – Прав же подьячий – и церковь за труды платит.

Они с Желваком взяли по горстке жемчужных пуговок – все равно их много и цена им невелика, а девкам дарить пригодится. Озорной же отказался наотрез – выдерживал благочестие.

Семейка вышел поискать своего родственника, чтобы отдать ему ставший ненужным котел. На конюшне применения такой посудине не предвиделось. Данилка следом тащил подарок.

Родственник ругательски ругал баб:

– На Неглинке ночью пожар был, вам тоже захотелось?! Следите, куда ветер искры несет, дуры!

Данилка едва не выронил котел.

– Ты что, свет? – удивился было Семейка, но сразу все понял. – На Неглинку бежать вздумал? Сейчас тамошним девкам не до тебя!

– А ну, коли?… – договорить парень не мог, всучил грязный котел его новому хозяину и кинулся было бежать, да цепкая рука удержала за плечо.

– Да постой, я с тобой поеду, – сказал Семейка. – Мало ли что там…

Они вошли в амбар.

– Куда это вы? – негромко спросил Богдаш.

Глотка побаливала, но говорить, а не шипеть, как змей, он уже мог.

– Дельце у Данилы одно есть, съездим скоренько и за вами вернемся, – отвечал Семейка.

Тимофей и Богдаш переглянулись.

– Далеко ли?

– До Неглинки – и тут же назад.

То, что Семейка без лишних рассуждений решил идти с Данилкой, для них немало значило. Первым догадался, в чем дело, Богдаш. Он и хозяйские вопли за стеной амбара слышал, и о том, что молодцу без шалых девок с Неглинки порой трудно приходится, доподлинно знал…

– Поедем-ка и мы, что ли, – сказал он Тимофею. – Подведи-ка коня к телеге.

– А сможешь? – усомнился Озорной.

– С борта взберусь.

Данилка с Семейкой сразу же довольно быстро ушли грунью вперед.

– Ему-то чего на Неглинке искать? – спросил вовсе не желавший шататься по Москве без дела Тимофей.

– Девку он себе там, сдается, завел. Так от пожара не вышло бы с ней беды… Коли уцелела, так и Бог с ней. А коли нет – хоть уведем оттуда парня-то, – объяснил Богдаш.

Он ехал, не вставляя ног в стремена, берег колено.

– Женить его надобно, а то избегается, – буркнул Тимофей, но на Неглинку направился беспрекословно.

Семейка все оборачивался, словно не был уверен, что товарищи за ним последуют. Когда же заметил торчащую над пешими и конными голову Богдаша, приметную голову с высоко задранной бородой, удержал Данилку: