Далия Трускиновская - Кровавый жемчуг

– И он, Гвоздь, проведал, что ключник боярина кладом соблазняет. И решил он тот клад взять сам и потому стал следить за ключником. И обнаружил, что не только клада нет, но и харя-то приметная к дереву еще не приколочена! И тогда он догадался, что всю эту затею с кладом может к своей пользе обернуть. Харю у деда он выкрал, сам ее на Троицкой дороге к какому-то дереву привязал и стал вокруг кладознатца Абрама Петровича околачиваться, любопытных у него переманивать. Потом же вез такого любопытного в лес, показывал харю, заводил в чащобу и убивал. А телегу с лошадью перегонял куда-то и сразу же продавал. Или телегу продавал, а лошадь, коли добрая, оставлял – тут уж не меня спрашивать надо.

– Стало быть, двое убийц на Москве завелось, – сделал вывод Башмаков. – И одного вы в надежном месте спрятали, а другой, надо полагать, ушел? Коли вы такой добычей не хвалитесь?

– Так, батюшка Дементий Минич! – вразнобой подтвердили конюхи.

– А это откуда взялось? – Дьяк показал на жемчуг.

– А это мы того кладознатца на горячем прихватили. Он, видать, последнего из двенадцати привел, чтобы убить и тут же копать начать. И мы того человека спасли, а клад сами взяли.

– И что же за человек оказался?

Три пальца уткнулись в Данилку.

– Ты?!?

Парень кивнул.

– На живца ловили! – понял Башмаков. – Кто додумался?

И опять три пальца подтвердили – вот этот, у которого не то что молоко на усах не обсохло, но и сами усы неизвестно когда вырастут.

– Ловки вы. Что же с кладом делать собираетесь?

Данилка посмотрел на Богдаша с Семейкой – мол, я довольно говорил, может, вы слово скажете?

– Клад этот – церковное имущество, – объяснил Тимофей. – Еще при поляках схоронено. Церкви Божией его и нужно вернуть. Вот мы опись составили…

Он добыл из-за пазухи исписанный лист.

– А себе ничего взять не пожелали?

– Да взяли… Данила – перстенек, девке подарить, да уж и отдал, – сказал Семейка. – Я – жемчужных пуговок дюжину, племяннице к свадьбе, маленьких… И Богдаш тоже.

– За труды взяли, – добавил Тимофей.

– Коли за труды – так тому и быть… – И вдруг сообразительный дьяк задал самый неприятный вопрос: – Кладознатца-то куда девали?

Конюхи ответили не сразу.

– Богдаш! Тимоша!.. Жив-то он?

– Коли его в Разбойный приказ да на виску, он бы многих добрых людей оговорил да с собой потащил, ведь им и бояре не гнушались, – сказал Богдан. – Ну… оставили мы его там… заместо клада…

– Харю стеречь, – добавил Семейка.

Данилка покосился на него, но о судьбе хари умолчал.

Башмаков вздохнул. И посмотрел на конюхов, словно говоря: ну, что с вас теперь-то возьмешь?…

Конюхи стояли тихие, покорные, все четверо, и что же прикажешь делать с людьми, которые честно в своем грехе сознались? Да и грех ли?

– Шут с ним! – принял решение дьяк. – Ступайте, молодцы. И – никому ни слова! Ни про клад, ни про того Гвоздя!

Четверо дружно кивнули.

– Теперь этим делом я сам займусь.

Дьяк помрачнел. И было отчего! Конюхи понимали – нельзя княжича Обнорского из Пустозерска выпускать. Коли он снова на Москве объявится и безобразничать начнет, придется его со стрельцами брать, и тогда прежнее дело всплывет. А государю это будет неприятно. Получится, что он милость старому роду оказал, велел покончить с дельцем без шума, да и промахнулся.

– Ступайте… – сказал Башмаков, и видно было, что он уже непростую думу думает.

Выйдя из покоев, занимаемых Приказом тайных дел, Тимофей шумно вздохнул, всем видом показывая великое облегчение.

– Умен дьяк, – сказал Богдан. – С ним-то договориться несложно – с нашим крапивным семенем что делать станем?

Работы на конюшне накопилось, и следовало ждать от Бухвостова немалого крика. Да и дед Акишев тоже не промах, когда чужое безделье отметить надобно.

– А я жемчужинку припас, – отвечал Семейка. – От ворворки, что ли, отвалилась. А жемчуг-то бурмицкий, не какой-нибудь семенной. Вот ему и поднесем.

– Пошли, Данила, – Тимофей приобнял парня и повел его к задворкам, туда, где, подальше от прекрасных деревянных теремов Коломенского, украшенных дивной резьбой, разместились службы.

Договариваться с Бухвостовым послали Семейку. Данила сразу взялся за работу. Государевых коней полагалось купать ежедневно, зимой – мыть теплой водой с мылом, летом – прохладной. Проделывать это лучше вдвоем, и, как ни торопись, а за час более пяти-шести никак не получается.

– С тебя, что ли, начать? – спросил Данилка Голована.

Тот оторвался от кормушки, поглядел косо и ушами показал: слышу, понимаю, не одобряю.

– Горе ты мое, – привычно и уже почти беззлобно сказал ему Данилка. – Долго ты мою кровушку хлебать будешь, аспид?

Бахмат так решительно качнул башкой, что даже человеческое «да» – и то бы с такой внушительностью не прозвучало.

– И ведь не уездить тебя ничем! – продолжал речь Данилка. – Казалось бы, набегался, наскакался, дурную свою башку должен ниже колен нести! Ан нет же! Того гляди, потолок затылком прошибешь!

Раньше парень только слыхал о том, как неутомимы бахматы, теперь же сам в этом убедился. Но гордый вид Голована вдруг навел его на совершенно неожиданную мысль.

А что, коли…

Мысль эта, раз угнездившись в упрямой голове, а упрямства в Данилке и на табун бахматов хватило бы, стала раскручиваться, развиваться и к тому привела, что некоторое время спустя парень осторожно вывел оседланного Голована из конюшенных дверей. Время было вечернее. Если исхитриться сразу же проскочить в рощу, то уже никто не увидит конного, огибающего Коломенское. А потом выехать на Ордынку – и наметом до самой Москвы!

– Стой! Куда собрался?! – окликнул Богдан.

Тяжелая мокрая рука легла на Данилкино плечо.

– К зазнобе, что ли?

Данилка молчал.

– Не пропадет и без тебя твоя Федосьица, – сказал конюх. – Толковал же тебе! Не стоит зазорная девка того, чтобы ради нее коня гонять. Веди Голована обратно.

Данилка стряхнул с плеча руку и так взглянул – рот у Богдаша сам собой приоткрылся.

Тут бы и сообразить конюху, что не в зазорной девке Федосьице дело!

– Тимоша! Семейка! – позвал Желвак помощников. – Сюда, живо!..

Конюхи, как были, так и поспешили на голос. Поскольку мытье лошадей – дело мокрое, оба были без рубах и босиком, в одних влажных портах.

– С ума, что ли, съехал? – напрямик спросил Тимофей. – Не пущу дурака!

– Батогов ему захотелось, – добавил Богдан.

А Семейка что-то сообразил.

– Повод прими, – тихонько сказал он Озорному и действительно – как-то легко отнял у Данилки повод Голована, передал Тимофею и, приобняв, повел парня куда-то туда, туда…

Данилка ждал уговоров, рассуждений, может, даже ругани, хотя гнилым словом Семейка не увлекался. Конюх молчал. В конце концов парень заговорил первым.