Далия Трускиновская - Заколдованная душегрея

– А как же она с княжичем?… Что он ее из дому увел?… – Данилка спрашивал бессвязно, однако Башмаков догадался.

– У твоей кумы и дома-то отродясь не бывало. Почему, думаешь, ее гудошницей прозвали? На гудке играть мастерица. Как государь велел, лет десять тому будет, всех скоморохов из Москвы выбить, там многие скоморошьи ватаги тайно остались и принялись промышлять кто во что горазд. Так что кума твоя – скоморохова дочка и внучка. А про ту девку, Никиты Русинова дочь, она, видать, с осени еще проведала и в обители ее отыскала. Они-то, атаманы, друг за дружкой следят, всякое вызнают – авось пригодится. И когда ты Настасье подвернулся со своей дурацкой душегреей, она и догадалась, как тебя вокруг пальца обвести. Понял теперь? Не могла ж она государю челом бить – мол, налетчица Настасья на налетчика Савву просит! Она с другого конца подкралась, ловкая баба… Знала, что за ниточку, которую она нам подсунула, мы потянем – и все разбойные дела вытянем. Вот потому, что ловкая, ты от нее подальше держись.

– А ведь поп-то, Ефимий! Он же все знал! – воскликнул ошарашенный собственной догадкой Данилка. – Он же знал, для чего она на Москве объявилась! Он же при мне ее остерегал!

– Ты только Илье Матвеевичу про попа не скажи. Тебя-то я отстоять смогу, а попа – вряд ли, – серьезно предупредил Башмаков. – И думай прежде, чем говорить.

Данилка действительно задумался.

– Батюшка Дементий Минич! Она же, Настасьица, говорила, будто у нее от княжича дочь, и воспитывается в Моисеевской богадельне. Вдруг у той девки, что княжич со двора свел, и впрямь дитя было? И в богадельне растет?

– Так сходи да и разведай.

– Сам?

– А кого ж и посылать, как не тебя? То, что ты будешь за конями ходить, – это само собой. Но коли государевы конюхи за тебя словечко замолвили, да я сам сейчас тебя у Ильи Матвеевича отбил, – как полагаешь, что все это означает?

– А что?

– А то, что ты ныне на тайной государевой службе, – уже не улыбаясь, сказал Башмаков. – Вот как Озорной, Желвак, Семейка Амосов и еще с полдюжины молодцов. И коли государь прикажет – отложишь ты в сторонку свои щетки да скребницы, татарского или ногайского бахмата оседлаешь, пистоли в седельные ольстры сунешь – да и поскачешь куда велено. А пока государь о тебе не вспомнил, я тебе начальник. Стало быть, завтра же и отправляйся в богадельню! А доложишь – мне! Привыкай!

Башмаков весело рассмеялся, и стало ясно, что он, невзирая на раннюю плешь, еще сам молод, как молоды многие государевы любимцы да и сам государь, честно взваливший на плечи труд по выволакиванию из недавнего развала своей на самом деле еще очень молодой державы…

Данилка вышел из Приказа тайных дел, плохо соображая, на каком он свете. Если бы не Семейка с Озорным, что ждали его на дворе, может, и рожей в стенку бы вмазался.

– Пошли скорее, – велел Озорной. – А то дед у нас совсем очумел, хлопочет, выспрашивает, у кого в Разбойном приказе знакомцы, выручать тебя собрался! Пойдем остановим, пока он последние гроши приказным не понес!

И они, пересмеиваясь, втроем поспешили к Аргамачьим конюшням.

Рига, 2000