Лоран Бине - Седьмая функция языка

Симон хватается за голову и стонет.

– Похоже, я застрял в каком-то гребаном романе.

– What?

– I think I’m trapped in a novel [359] – Что? – Кажется, я застрял в романе ( англ .). .

Студент, с которым он говорит, откидывается на спину, выпускает в небо сигаретный дым, смотрит, как движутся звезды в небесных сферах, отхлебывает пива из горлышка, приподнимается на локтях, выдерживает долгую паузу, зависающую в американской ночи, и наконец произносит: «Sounds cool, man. Enjoy the trip» [360] Здесь: «Прикольно, чувак. Слови там кайф» ( англ .). .

«Поэтому параноик сам делает непродуктивным детерриториальный знак, всюду преследующий его в нестабильной среде, но великий гнев все шире раскрывает перед ним то, что дает сверхвласть означающего, словно он повелитель системы, наполняющей пространство».

(Гваттари, из выступления на Корнеллской конференции, 1980 г.)

– Эй, лекция будет о Якобсоне, давай быстрее.

– Ну нет, хватит, я сыт по горло.

– Да что за хрень, достал, ты же сказал, что пойдешь. Там будет полно народу. Что-нибудь разузнаем. Брось ты этот кубик Рубика!

Шкряб-шкряб. Байяр невозмутимо продолжает вращать разноцветные плоскости. Он почти собрал две стороны из шести.

– Ну ладно, хорошо, но потом сразу Деррида, его пропустить нельзя.

– Почему? Чем этот придурок интереснее остальных?

– Это один из самых интересных живущих мыслителей В МИРЕ. Но дело не в этом, врубись, осел. У него жесткие разборки с Сёрлом из-за теории Остина.

Шкряб-шкряб.

– Теория Остина – это перформативность, ты помнишь? Иллокутив и перлокутив. Когда сказать – значит сделать. Как говорить и проделывать разные вещи. Как заставлять людей делать разные вещи, просто что-то им говоря. Например, будь от моих перлокутивных возможностей больше толку, а ты не будь таким дураком, я произнес бы «лекция Деррида» – и все, ты подскочил бы до потолка, и мы бы уже шли забивать места. Ясно же, что если здесь без седьмой функции не обошлось, Деррида это касается в первую голову.

– Какую голову?

– Не тупи.

– Зачем все ищут седьмую функцию Якобсона, когда есть функции Остина?

– Работы Остина чисто описательные. Они объясняют, как все работает, но не говорят, как сделать, чтобы работало. Остин описывает действующие механизмы, когда ты что-нибудь обещаешь, грозишь кому-нибудь или обращаешься к собеседнику, чтобы заставить его что-нибудь сделать, но он не говорит, как добиться, чтобы собеседник тебе верил, принимал тебя всерьез и делал именно то, чего ты хочешь. Он просто констатирует, что speech act может быть результативным или нет, и перечисляет некоторые условия, необходимые для результата: например, нужно быть мэром или его заместителем, чтобы фраза «объявляю вас мужем и женой» возымела силу. (Но это перформатив в чистом виде.) Он не говорит, как добиваться результата в любом случае. Это не инструкция по применению, а просто анализ, сечешь разницу?

Шкряб-шкряб.

– А работы Якобсона – разве не описание?

– Ну… в общем тоже… но седьмая функция… надо думать, что нет.

Шкряб-шкряб.

– Хрень какая, не получается.

Байяру никак не закончить вторую сторону кубика.

Он чувствует осуждающий взгляд Симона.

– Ладно, во сколько там?

– Не опаздывай!

Шкряб-шкряб. Байяр меняет стратегию и вместо второй стороны пытается собрать пояс вокруг первой. Кубик он вертит все более ловко и между делом думает, что не до конца понял разницу между иллокутивным и перлокутивным.

Симон решил побывать на лекции о Якобсоне и рад, что попадет туда, с Байяром или без него, но, проходя по лужайке кампуса, он слышит взрыв хохота, привлекающий своей звонкостью, грассирующий, хрустальный; обернувшись, Симон замечает ту самую брюнетку, которая была возле ксерокса. Карфагенская принцесса в кожаных сапогах, на этот раз одетая. Она что-то обсуждает с миниатюрной азиаткой и рослой египтянкой (или ливанкой, думает Симон, непроизвольно обратив внимание на арабский типаж и маленький крестик на шее – из маронитов, наверное, или, он бы сказал, скорее из коптов). (Из чего это следует? Загадка.)

Втроем они весело направляются в верхнюю часть города.

Симон решает пойти за ними.

Они идут мимо факультета естествознания, где законсервирован в формалине мозг серийного убийцы – и не исключено, что гения – Эдварда Рулоффа.

Идут мимо факультета гостиничного дела, откуда доносится аромат свежевыпеченного хлеба.

Идут мимо ветеринарного факультета. Симон так увлечен слежкой, что не заметил Сёрла, входящего в здание со здоровым пакетом корма, или заметил, но не счел нужным декодировать эту информацию.

Идут мимо факультета романистики.

Идут по мосту над ущельем, отделяющим кампус от города.

Садятся за столик в баре, носящем имя серийного убийцы. Симон пристраивается у стойки, стараясь не привлекать внимания.

И слышит, как брюнетка в сапогах говорит подружкам: «Ревность – фигня, соперничество – тем более. Я устала от мужиков, которые боятся своих желаний».

Симон закуривает.

«Вот я честно говорю, что не люблю Борхеса. Но каждый раз огребаю шишек».

Он заказывает пиво и открывает «Итака джорнал» [361] «Itaca Journal» – «Вестник Итаки» ( англ .). .

«Я не боюсь сказать, что создана для мощной плотской любви».

Все три подруги покатываются со смеху.

Разговор плавно меняет русло: мифологическое и сексистское прочтение созвездий, греческие героини, которых постоянно задвигают на второй план (Симон перебирает в голове: Ариадна, Федра, Пенелопа, Гера, Цирцея, Европа).

В конце концов он тоже пропускает лекцию о живых структурах Якобсона, потому что предпочел следить за черноволосой феминой, которая ест гамбургер с двумя подружками.

Атмосфера в зале накалена, здесь все: Кристева, Цапп, Фуко, Слиман, Сёрл, – народу битком, яблоку негде упасть, шагу не сделать, не наступив на студента или препода, публика волнуется, как в театре, и выходит мэтр: Деррида, on stage [362] На сцене ( англ .). , здесь и сейчас.

Он улыбается Сиксу, сидящей в первом ряду, дружески машет своей переводчице Гаятри Спивак, ищет взглядом друзей и врагов. Находит Сёрла.

Симон здесь, и Байяр тоже с ним. Они сидят рядом с Юдифью, молодой лесбиянкой-феминисткой.

«Призыв к согласию – это speech act, в котором слово, речь служит началом перемирия, приглашением, обращенным к другому, а значит, по крайней мере, пока это слово не прозвучало, были войны, страдания, увечья, раны…»

Симон замечает в зале карфагенскую принцессу ксерокса, и, как следствие, его способность сосредоточиваться моментально слабеет, так что ему не удается расшифровать подтекст первых слов, произнесенных Деррида, судя по которым он собирается разыграть карту примирения.