Аполлинарий Колдунов - Крысолов [СИ]

Влада достаточно быстро поняла, что политика — ширма, за которой Марина пытается скрыть раздирающие ее мучения в личной жизни. Она металась между мужем Сергеем Эфроном и вторым мужем Софьей, которая любила называться Андреем Поляниным.

Софья Яковлевна Парнок. Умна, иронична, капризна. Внешность оригинальна и выразительна. Большие серые глаза, бледное лицо, высокий выпуклый лоб, светлые, с рыжим отливом, волосы, грустный взгляд, свидетельствующий о затаенной печали, а может быть, надрыве. На облике Парнок сказался, вероятно, особый склад ее натуры и судьбы, что придавало ее манерам драматический, терпкий привкус. Позади — моментально распавшийся брак, ибо от природы Парнок была наделена сапфическими наклонностями. Не собранные в книгу стихи — строгие, созерцательные: о природе, об одиночестве, о душе.

Парнок очаровала Марину с первого взгляда. Влада лишь позже поняла, что Марину влекло преимущество возраста; лишившись матери, Марина тянулась к женщинам старше себя. Лидия Александровна Тамбурер, Аделаида Казимировна Герцык — это были любимые собеседницы, внимательные, снисходительные, понимающие друзья. Здесь же разница в возрасте была незначительна, но Владу не покидало ощущение странности, двусмысленности отношений, которое по началу пугало, а затем необыкновенно влекло. Образ старшей подруги Мариной мифологизировался.

Влада не хотела быть ее мужем. Они просто любили друг друга, и тогда Марина написала для Влады -

Однажды Марина и Софья уехали в Ростов. Марина уехала дней на десять, — напишет Сергей сестре Вере.

Цветаева Марина Ивановна (1892–1941) — русская поэтесса. Романтический максимализм в книгах Версты (1921), Ремесло (1923). В творчестве периода эмиграции — тоска по Родине, несовместимость поэта с окружающим миром (сатирическая поэма Крысолов), ненависть к фашизму. Лирическая проза, эссе о А.С.Пушкине, А.Белом, Б.Л.Пастернаке. Покончила жизнь самоубийством.

В перерыве между заседаниями к Председателю Думы Родзянко подошел товарищ министра внутренних дел Джунковский.

— На пару слов, если позволите, Михаил Владимирович, — обратился он к Родзянко. На взгляд Родзянко, генерал был сильно взволнован.

Родзянко хорошо знал Джунковского, волновался тот лишь в крайних случаях.

— Я слушаю вас, Владимир Федорович, — сказал Родзянко, проводя Джунковского в свой кабинет.

— Михаил Владимирович, — начал Джунковский, все более волнуясь. — Среди членов Думы — провокатор.

От услышанного Родзянко чуть было не потерял дар речи.

— Что?!! — воскликнул он. — В нашей Думе — провокатор… Но кто?

— Малиновский, — коротко ответил Джунковский.

Родзянко снова замолчал и лишь покачал головой.

— Скандал…

— Об этой личности нам с вами следует позабыть, — сказал Джунковский, — пусть эту грязь соскребут его друзья. Мы не можем запретить общаться с ним, но наш долг избавить от этого мерзкого человека Думу.

— Останется ли он на службе? — вдруг спросил Родзянко.

— Ни в коем случае, — категорически ответил генерал. — С его карьерой будет покончено раз и навсегда. Агент не имел права участвовать в выборах. Я сделал чинам в министерстве внушение за это нарушение закона.

— И еще, — чуть помедлив, продолжал Джунковский, — я прошу вас никому об этом не говорить.

— Что вы, что вы, — быстро заговорил Родзянко, — честное слово. Никому. И спасибо вам, Владимир Федорович, за доверие.

Родзянко Михаил Владимирович (1859–1924) — один из лидеров помещечье-буржуазной партии октябристов, монархист. Крупный помещик (Екатеринославская губерния). В 1911–1917 гг. председатель Думы. Был тесно связан с придворными кругами, поддерживал курс Столыпина. Позже искал союза с кадетами, был против убийства Распутина. В феврале 1917 года упрашивал царя провозгласить Конституцию, чтобы остановить революцию, входил в состав контрреволюционного Временного правительства Государственной Думы и частного совещания членов Думы. После октября находился при Деникинской армии, в 1920 году эмигрировал в Югославию, где и умер.

Роман пришел, как всегда, вовремя. Он позвонил дважды коротко и один раз длинно. Дверь открыл ротмистр Иванов. Его Роман не ожидал увидеть.

— Проходите, Роман Вацлавович. К вам у нас очень важный разговор.

Малиновский прошел в комнату. За столом сидел неизвестный ему человек. Роману показалось, что он с нетерпением ждал этой встречи. Однако Иванов знакомить их не стал.

Иванов присел, предложил садиться и Малиновскому.

— Вам не следует огорчаться, Роман Вацлавович, тому, что я сейчас скажу, — начал разговор Иванов. — Со временем мы все выйдем на пенсию, отслужив свой срок… Вы его отслужили.

Малиновский внешне не подал виду, а решил выяснить, откуда подул ветер.

— Вас это не должно волновать, — вступил в разговор незнакомец. — О том, что вы являетесь нашим сотрудником, знают лишь несколько человек, но самое неприятное и для вас, и для меня состоит в том, что это знают Родзянко и Джунковский. Вы должны срочно покинуть Думу, чтобы избежать дальнейших осложнений. Сошлитесь на болезнь, переутомление, семейные дела, наконец. Этого, думаю, будет достаточно. Ни в коем случае не сообщайте никому никаких подробностей, все обрисовывайте в общих фразах, чтобы не навредить себе…

— Но может так случиться, что мое имя появится на страницах газет…

— Может, — ответил незнакомец, — и вполне возможно, что скоро. По этому поводу я не могу дать никакой гарантии — ваше имя могут не только упоминать, но будут, возможно, и склонять. Поэтому вам надо опередить события — срочно уехать. В дальнейшем вы всегда должны отказываться от связей с нами, требовать доказательств и фактов. Ведите себя, как Азеф — он, славу Богу, жив и здоров по сей день, хотя врагов имеет среди революционеров множество. Пока против вас не будет доказательств — вы можете жить спокойно. От нас же они не получат ничего — так что не волнуйтесь. Это еще не проигрыш…

Малиновский побледнел:

— Мне придется давать объяснения товарищам по партии…

— Дайте, — сказал мужчина, — и непременно полные. Поэтому я и предлагаю вам уехать. Езжайте к Ульянову и его друзьям и признайтесь: не выдержал, мол, напряжения, устал; казните, что ушел из Думы, не посоветовавшись. Готов пойти на самоубийство из-за того, что все так осточертело. Они, разумеется, займутся следствием — господа революционеры это страшно обожают, вы знаете лучше меня. Но вам-то чего бояться? У них в руках нет и никогда не будет против вас ничего, кроме подозрений, а последние, как известно, не факты. Только не вдавайтесь ни в какие подробности, а то запутаетесь.