Владимир Калашников - Лига выдающихся декадентов

Василий Васильевич поинтересовался:

— Не слишком вы с ними строги? Проступок незначительнейший.

— Они позабыли о технике безопасности, — отчеканил Линцбах, — и заслуживают наказания.

Ведомые Якобом Иоганновичем, друзья по переписке осмотрели столярные мастерские, где из дерева и кости вытачивали инструменты и правили пришедшие в негодность, химическую лабораторию, где разводили чернила, краски, составы для копирования, наконец, местную пекарню. Хлеб приготовляли в товарных количествах, и так как он годен не только для пропитания — мякишем и крошками чистят и полируют чертежи, Василий Васильевич заключил, что пассаж Линцбаха насчёт ничтожно малого количества ошибок был хвастовством.

Договорившись о следующей встрече для заключения договора на работы по обмеру лавры, Розанов и Флоренский покинули контору Трудовой Артели Чертёжников. Уже перейдя дорогу, Василий Васильевич оглянулся: на приступке сидел чертёжник в резиновой робе, нагло выпучившись на них, крутил на пальце лекало, и оно, рассекавшее воздух, казалось смертельно опасным оружием.

— Попались в простейшую ловушку! — жаловался Боря. — Хлебников приметил деревянную будочку с двумя дверками: на одной «М», на другой «Ж». Зачем-то захотел он войти в обозначенную буквой «М». Удержать его не было никакой возможности! Я и Коля остались ждать снаружи. Всё нет и нет его. Василий Васильевич, вы не знаете, что за будочка?

Розанов с горечью ответствовал:

— «М» это, понятное дело, масоны…

Бугаев с нарочитой наивностью поинтересовался:

— А буква «Ж» кого значит?

— Лучше вам, Боря, не касаться этого. Дело фантастическое, страшное. Боря, вы, я гляжу, не особенно расстроены провалом своей охранительной миссии? Так как на самом деле произошла беда?

— Мой недогляд, — признался меньшевик. — Пока Боря считал птичек, я смывал в фонтане попытку марсианина вычислять у меня на коже.

Василий Васильевич схватился за голову. Запамятовал приобрести для подопечного тетрадку…

— Тут Хлебникова в пролётку втянули и были таковы, — закончил Вольский.

— Не помог марсианину маскировочный раскрас индейцев… Что ж вы в кондитерскую не пошли? — в отчаянии бросил Розанов.

— Так вы денег оставить забыли…

Скорбное молчание нарушил единственный не испытывавший сожаления по Хлебникову — Флоренский:

— Хочу повиниться перед вами, Василий Васильевич. Вы были правы, заявляя о существовании связи между книгой «Принцип философскаго языка» и трудом по устройству водопроводов и канализации.

— Павлуша, — Розанов со слезами на глазах раскрыл объятия. — Что это вы курите? — изменившимся голосом спросил он. — Не моя ли сигаретка?

— С чего вы взяли?

Щурясь, писатель проговорил:

— Точно, и номерок, который я давеча булавкой процарапал, вы ещё не успели испепелить.

Флоренский судорожно затянулся, сигарета укоротилась на ноготь, а вместе с этой длиной исчезла и помета.

— Какой такой номер? — вопросил с искренним удивлением в голосе.

— На здоровье, — сардонически ответил Василий Васильевич.

Вольский решил, что отныне будет отсыпать у писателя из кисета табачок и самолично завёртывать в бумагу.

Бугаев подумал, что, к счастью, не всё поддаётся учёту и нумерации.

Добив сигаретку, Павел Александрович продолжил:

— План московской канализации пестрит фразами на философическом языке. Точки, отмеченные значками, как бы образуют «пунктир» пентаграммы. Очевидно, чертёжники хотят нанести эти заклинания на стены канализационных протоков, чтобы превратить московскую канализацию в великанскую пентаграмму. Я сумел разглядеть лишь часть надписей. Не понимаю, чему они служат целокупно, но очевидно: Линцбах намерен подчинить Москву!

— А зачем Москва?.. — спросил Бугаев. — Она — ещё не вся Россия.

— Москва да Петербург — и есть вся Россия! — с жаром воскликнул Василий Васильевич. — Возьмёт чертёжник Москву… С Третьим Римом можно и Северную Пальмиру одолеть. Губернии сами в кузовок свалятся.

Вольский встрепенулся:

— Сказки всё это! Не заработает у них пентаграмма!

— Сказки или нет, — рассудительно начал Василий Васильевич, — а надо пресечь. Не задастся у чертёжников оккультная работа, так они от злости бомбами в губернаторов и прочее начальство начнут швыряться. Лучше уж мы пентаграмму сотрём — пускай оккультисты, от нетерпения дрожа, новую рисуют. А в драку постараемся не ввязываться: придём по-посольски, уйдём по-английски.

— Это правильно, что вы не расположены спасать сектанта, — удовлетворённо заметил Флоренский.

— Да ведь это же самая главная цель предстоящей вылазки! — вскричал Розанов, топнув ногой. — Как вы не понимаете… Une bonne action n’est jamais sans récompense! Добрый поступок не останется без вознаграждения!

Вольский отчего-то стал пунцовым.

— По мере постижения всякого искусственного языка и отвыкания от естественного, боговдохновенного, человек приоткрывает свой разум бесам, — невозмутимо рёк Флоренский. — Вследствие этого Хлебников безнадёжен и опасен. La caque sent toujours le hareng — горбатого могила исправит.

— Хлебников не более чем corbeau blanc, белая ворона, — возражал Василий Васильевич.

Меньшевик, нервно сжимая кулаки, выпалил:

— Прекратите уже!..

На мгновение всеобщие взоры обратились на него, а потом Флоренский возобновил дискуссию:

— Но куда страшнее Линцбах, этот чертёжный травматург…

— Травма… Что? — переспросил Вольский.

Флоренский начал презрительно кривиться, но тут вклинился Боря, чем спас присутствующих от выслушивания многословных объяснений:

— Паша, вам зрительная труба понадобится, чтобы прочитать философические письмена.

Клятвенно заверив друзей, что вернётся, Боря понёсся на Арбат, и спустя тридцать минут вручил Флоренскому театральный бинокль, представ перед друзьями в макинтоше и калошах.

Розанов ему подмигнул:

— А-а-а, вы тоже услыхали, что погода обещает испортиться?

— Непременно испортится, — согласился Бугаев. — Нашими объединёнными усилиями. В полдень будет дождь: чертёжная братия прольёт слёзы.

— Мне кажется только, что ботики лишние.

Боря отвечал невозмутимо:

— Для законченности образа.

Остановившись в виду чертёжного дома, Розанов тревожно сказал:

— Друзья, бойтесь чертёжных треугольников и лекал! Судя по всему, это опасное оружие.

Вольский только хмыкнул.

Запястья и щиколотки Хлебникова находились в струбцинках, установленных на длинные перекрещивающиеся коленца чертёжного устройства.

— Удобно вам в зажимчиках? — заботливо спросил Якоб Иоганнович. — Заводской пантограф много лучше всякой дыбы. Хорошо закреплённого человека можно вытянуть как душеньке угодно, — Линцбах подправил винт, от чего Хлебников зашипел.