Владимир Калашников - Лига выдающихся декадентов

— Вся система наполняется сжатым воздухом за десять секунд, — с гордостью поведал Никола Водник. — Великолепное изделие. Первосортный каучук-с. Бразильянский, из самого Манауса. Баллон — кованый алюминий. Извольте-с: сорок пять рублей двадцать две копейки-с.

Розанов крякнул, но — делать нечего — заплатил.

— Со своим носильщиком? — спросил Водник, нагло вылупившись на потёртый пиджак Вольского, на шпажный футляр в больших руках.

Меньшевик издал неясный угрожающий звук, и лавочник тявкнул кротко что-то извинительное и, рассыпав обворожающие улыбки, скрылся за занавеской.

Носильщик — по всей видимости, один из «сыновей», — рысью доставил груз к одному в шеренге доходных домов на набережной. Остановился перед неприметной дверкой.

Василий Васильевич вложил двугривенный в ладонь младшего Водника:

— На!.. Дуй отсюда.

Уверенно застучал.

— Коля, предоставляю действовать вам, — прошептал на ухо.

Бывший подпольщик зверски осклабился и утяжелил руку свинчаткой. Скрючился у стены.

Из-за двери донёсся хриплый голос:

— Чего надо?

— Поплавки на замену, — визгливо крикнул Розанов. — У давешнего комплекта — клапана сифонят. Водник новый прислал.

Внутри загремели ключами.

Рельефный кулак бывшего подпольщика ухнул в воздухе. Привратник завалился в комнату.

— Коля! — вырвалось у Розанова. — Убивать-то зачем!

— Я костяшками, мягонько, — ухмыльнулся Вольский. — Очухается.

Плечом вперёд меньшевик нырнул в дверной проём, застыл за порогом в боксёрской стойке, оглядывая помещение. Ящеркой Розанов проскользнул следом, сгрузил вынужденную покупку на пол и притворил дверь. Углядел на подоконнике кипу старых газет и прикрыл бесчувственное тело номером «Торгово-промышленной».

— Надо же, и тут — клеймят! — пробормотал, мельком взглянув на бумажный разворот.

Между шкафом и стеной обнаружился зазор, а в нём — дверь, за которой ступеньки уводили вниз.

На лежанке по другую сторону решётки сидел по-турецки человек. Лицо его было скрыто забралом из чёрного бархата. Руки покоились на коленях ладонями вверх и на каждой большой палец смыкался в кольцо с указательным.

— Нашли! Спасли! — причитал растроганный Василий Васильевич.

Узник не реагировал, и Вольский трубно заревел:

— Боря!

— Я не Боря Бугаев! — вздрогнув, промолвил человек в маске. В приглушённом кирпичными сводами голосе сквозила такая уверенность, такая непреклонность, что неоднократно видавший молодого поэта Розанов засомневался.

— Боря! Брось свои глупости! — рявкнул Вольский.

— Коля, ты мне надоел смертельно! — простонал поэт, сорвав маску и спрыгнув на пол. — Испортил такую медитацию!

Вольский рванулся, желая схватить Бугаева через решётку. Поэт сделал, будто в менуэте, шаг к дальней стенке, и пятерня разминулась с лацканом на долю секунды.

Затрясшись от ярости, меньшевик отвернулся и — что угодно, лишь бы не видеть бывшего друга, — склонился над тюремщиком.

Василий Васильевич поинтересовался:

— Личарда — жив?

— Что ему будет, — махнул рукой Вольский.

— Не говорите так! — с мнимой строгостью одёрнул Розанов. — Боря порой бывает убийственен! В чувство бы привести, заодно допросить.

Вольский быстро придумал, как отделаться от неприятной возни:

— Нашатыря нет под рукой.

Розанов повернулся к Бугаеву, изрёк утвердительно:

— На вас покушалась Минцлова.

— Здесь я в абсолютной безопасности. Ключ от решётки — у меня!

Бугаев, казалось, дразнился.

— А если Минцлова владеет запасным?

Боря приобрёл вид озадаченный. Колебался с минуту, потом махнул:

— Я рискну.

— Чем вы будете питаться?

— Давно хотел провести опыт: сколько сумею выдержать без пищи.

— А пить что?

Боря оглянулся на покрытую пятнами сырости стену и беззаботно махнул рукой:

— Придумаю!

— Боря, что вы с нами творите! — взмолился Розанов.

Поэт промолчал.

Василий Васильевич увещевал:

— Послушайте, Боря!.. Мы с Николаем Владиславовичем обнаружили заговор. Враждебные силы убивают русскую литературу! Минцлова заперла вас, чтобы…

— Мне лучше вас известно, зачем Анна Рудольфовна поймала меня сюда, но об этом в обществе говорить не принято.

— Я ему про Варфоломея, а он мне про Варсонофия!.. Антимузы отбивают охоту творить стихи и прозу, подло, исподтишка, из-за пазухи шипливо обругивая написанное. Внемлите гласу разума, Боря!

Бугаев фыркнул.

Розанов топнул маленькой ногой и прикрикнул:

— Не вынуждайте меня прибегать к мерам!.. Я стану щекотать вас сквозь решётку кончиком шпаги!

— Заговор «антимуз»? Я верю единственно в заговор восточных оккультистов!.. — с пафосом сказал Бугаев. — Чушь полная эти ваши «антимузы». Минцлова — эротоманка, и опасаться её стоит только в этом качестве!

— Ага. Всё понятно, — Розанов покачал головой. — Вы правы, Борис Николаевич. Счастливо вам оставаться. Пойдёмте, Коля… — он задумался на секунду и вскинул лицо с простодушной улыбкой: — Одного не пойму… Растолкуйте, Боря, как Минцлова и её личарды сняли вас с вершины башни?

Выражение превосходства стаяло с лица поэта. Бугаев схватился за голову.

— Зачем вы напомнили? Я погружал себя в транс для изгнания из памяти того ужаса!..

Боря отрывисто застонал, однако тотчас же приободрился и, как ни в чём не бывало, сказал:

— Убедили!

Он поднялся с кушетки и, отворив дверь, покинул узилище.

— Боря, вы находились в открытой камере? — поразился Розанов. — Вы… обманывали нас?

— Раздобыв ключ, отпер, поддавшись внезапному порыву, — сказал Бугаев. — Но вам же не пришло на ум проверить калитку? Пока все считали меня запертым, я был всё равно, что заперт.

Вольский скрежетнул зубами и, развернувшись, бросился к лестнице.

Розанов пропустил Борю и, оглянувшись в последний раз, мимоходом отметил выведенный на стене камеры кирпичным осколком контур гриба.

Хлопок двери вывел из обморока личарду. Поверженный и лишённый символа своей местечковой власти — ключа, он промычал что-то и попытался сесть, разгоняя по цементу зловонные волны.

За уголок Анна Рудольфовна выдернула из кармашка платочек и пустила трепыхаться по ветру: надувало в море. Вслед за платочком был извлечён карманный барометр, сработанный сумрачным германским гением. Как и час назад ненавистное хлябкое «Regen» оставалось без внимания стрелки. Металлический волос указывал на число «787» из безоблачной секции «Schön». Число хорошее, как ни посмотри, в том числе и с позиции нумерологии: так читай, а хочешь этак, всё едино. Погоды обещали быть хорошими.

На всякий пожарный теософка заглянула, боязливо и с отвращением, остерегаясь касаться даже перил, в Неву: на гранитном ребре футшточной колонны, врезанной в облицовку набережной, показались из воды несколько рисочек ниже ординара. Воды протекали флегматичные, незамутнённые примесями, а значит, верховья реки не взбаламучены дождём.