Владимир Калашников - Лига выдающихся декадентов

— Я внутри сознания постоянно слушаю райские напевы.

— И что, не мешает? — с живостью спросил Вольский.

— Напротив! Мысли как кристаллические иголочки. Умственная свежесть, хоть бы и полночь. Голова почти никогда не бывает больной. Да я же писал где-то в «Листве» про себя! А как вам наблюдение: когда Минцлова витийствовала, моя музыка сфер усилилась, заглушая пагубные речи.

— Потрясающе!

Василий Васильевич поспешил умалить себя, не расслышав скепсиса в реплике меньшевика и приняв её за подлинный римский сестерций:

— Есть таланты много более удивительные. К примеру, «слёзный дар», описанный Достоевским.

— Это когда без слёз не взглянешь? — невозмутимо поинтересовался Бугаев.

— По сути точно, а по тону — издевательство.

Розанов поджал губы.

Прервав затягивающееся молчание, Вольский спросил:

— Откуда оно у вас?

— От Бога, Коленька, — смиренно ответил Розанов.

Вольский начал:

— Я как материалист…

Не дожидаясь атеистического извода, Розанов поспешил сказать:

— У меня — ангельские хоралы, Николай Владиславович — материалист и потому для атак Минцловой непробиваем, а вы, Боринька, как выстояли?

— Я тоже в некотором роде обладаю даром убеждения, — гыгыкнул Боря.

— Заговаривания, — поправил Вольский. — Своеобразный гипноз.

— Господа, это совсем не сложно. Я лишь повествую о своей жизни, а слушателям становится плохо. Видали тюремщика, сникшего от моих рассказов? — напомнил Бугаев.

— Эк нам повезло, что встретились такие, не обделённые талантами, — подвёл итог Розанов.

Мелькали экипажи, вокзал ждал впереди.

— Вам не кажется, что с окружающим нас миром что-то недоброе происходит? — прищурился Василий Васильевич. Вольский помотал головой. — Посмотрите внимательно по сторонам.

Вдоль стен крались какие-то захожие косматые чухонцы с несообразными узлами. Чудилось: из домовых приямков вытаращили глазки-бусинки страшные подвальные водоплавающие крысы, целят зубами в жилку на шее. В пространство изливался отталкивающего оттенка воздух, будто по забитому пылью воздуховоду из комнаты, в которой взбесилась спиритическая доска.

— Мир как будто обезумливается, — горячо зашептал Розанов. — Культисты, бродяги, попрошаи — всякая ракла повылазила на свет Божий.

— А по мне так всё как всегда, — сказал Боря, чистя ногти.

— Минцлова чинит препятствия.

— Эвон как забегали, тараканы! — кивнул Вольский на городового. — В молодости бывало: на тройке подлетишь к городовому, сгрузишь ему на плечи упакованный в бумагу огромный шар — тыкву приволжскую. Лошадей хлестнёшь и с криком истошным: «Бомба!» улепетываешь. Смеху-то!

Где-то за торцами домов прогремел взрыв и сразу же — ещё один.

Бугаев, ни к кому не обращаясь, прокомментировал:

— Бомба — лавинное деление тяжёлых ядер. Хм, надобно записать в книжечку…

Ход замедлился, коляска стала, как и вся улица. Пролётки замерли впритык, кое-где восхотевшим выбраться пассажирам пришлось бы перебираться с коляски на коляску.

Служивые безуспешно пытались навести порядок.

— Коля, помянули в дурной час, — Василий Васильевич мелко перекрестился. — Ваши шалят?

Вольский нервно засмеялся:

— Шутите!

— Конечно, шучу! Личарды Минцловой прикрывают её отступление.

— А вы не чересчур ли демонизируете теософскую тётку?

Уличный мальчишка принёс весть:

— Взрывчатую коробочку на мостовую кинули!

— Без жертв?

— Обошлось!..

— Слава Богу!

Ветер выдул со стороны вокзала облако тетрадных обрывков. Оно надвигалось неумолимо, как альбиносная стая огромной, перезревшей саранчи. И вот листики, как живые, тревожно затрепетали кругом. Целое мгновение лебединая песня растворяющихся в городе клочков исписанной бумаги затмевала все иные звуки.

Розанов взял прилетевший ему на колени обрывок.

— Рукописи! Целый короб с шедеврами развеяла. Эх, никогда не узнаем… — Василий Васильевич ловил листики и жадно вчитывался. — «Такой горб, будто постоянно таскал на спине детский гроб». Страсти какие! «С мукой неутолимого голода запустил обе руки в шёлковый кошель, в самый пар, сжал пышные караваи». Неуёмный импрессионизм порой рождает двусмысленности. «Хоть молочным поросёй ему по мордасям стегай. Как с гуся вода». Крестьянская проза, верно. А вот ещё, декаданс: «Это — я… Я гублю без возврата…»

— Эге! Последняя фраза — из моего черновика к «Лакированной карете»! — беззаботно сказал Боря. — Всё равно хотел начать сызнова. Оставьте, пусть летит.

Розанов нерешительно отпустил листок.

Мужичок в рубище трусил через лабиринт остановившихся пролёток. Испытывая терпение возниц, нырял под лошадиными животами там, где нельзя было протиснуться. Оглашал окрестности криком:

— Кайся, честной народ! Последние дни близятся! Но есть спасение! Тщанием великого самовидца грибным соком по бересте писано: «Лютик кожевый»! Цветник поучений, праздник сердца и зерцало души. Для детей Божьих средство быть счастливым, щит веры и меч духовный. Возымеет сын церковный книжицу — спасётся. Будет одна книжица на семью — спасётся вся сота общества. Ежели окажется в дому книжица — целиком дом спасётся.

Приманив кликушу пальцем, купец басовито спросил с высоты дрожек:

— Что же, и доходный домища на тысячу душ жильцов спасётся?

Сектант застыл, отдавшись неведомым подсчётам. Наконец, выдал:

— На сбережение доходного места надобно минимально три книжицы. Купите — всего тридцать копеек!

Купец, откинувшись на подушки, захохотал.

Ни до кого более сектант не докричался. Из пролётки в пролётку перебрасывались:

— Если учесть, что весною проходила комета…

— Звучат в углах комнаты стуки спиритические…

— Английские учёные объявили, что ядовитые газы из хвоста могли просочиться в земные атмосферы…

— Мне давеча приятель сказывал, будто подглядел в пустынном проулке, как обычный на вид господинчик лужу перелетел, ручками маша наподобие крыльев…

— Благоверную на Невском второго дня плечом задел престранный субъект: в оправе без стёкол…

— Так и живём…

Вдалеке замаячила мощная фигура — это был околоточный надзиратель.

— Вавич, Вавич пришёл! — пронёсся говорок среди дворников.

Надзиратель раздал приказы и услал дворников в разные концы улицы, чтоб открыли для проезда ворота в сквозные дворы, а кроме того, перегородили сливающиеся с Лиговкой улицы, с которых притекали экипажи, всё уплотняя «пробку». Энергично замахал рукою, разгоняя пролётки в пустынные переулочки. Осердившись на бестолкового кучера, сам схватил запряжённую пару за дышло и потянул в нужную сторону. Какого-то беспокойного господинчика, соскочившего с пролётки и чуть не затёртого кузовами, водворил обратно, строго внушив: