Валентин Лавров - Блуд на крови

Утром начались поиски. Легко обнаружили место, где выволакивали Наталью Дмитриевну из кибитки. Здесь снег в лощинке был густо залит кровью. По следам крови нашли и труп: раздетая почти догола женщина валялась на дне ближайшего оврага. Горло ее было зверски перерезано и едва ли не напрочь была отхвачена голова. Исчезли пять тысяч рублей и многочисленные драгоценности, украшавшие Наталью.

Винклер самолично поехал делать обыск в доме Матвея. И здесь блеснул истинно собачьим чутьем. Едва войдя в хату, обратил внимание на старую поддевку, висевшую на гвозде. Запустил руку в карман и ахнул от восторга:

— Вот оно, доказательство преступления!

В руке у Винклера сияла множеством бриллиантов золотая брошь. Федул Парамонович признал ее:

— Покойной барыни вещица! Когда уезжала, на ей надета была.

Матвей появление броши в своем доме объяснить не умел:

— Невероятно, ума не приложу, откуда в поддевку попала…

— Ах, бедненький! — Винклер едва не прыснул от смеха. — «Ничего не знаю, ничего не видел!» Да я такую песенку от каждого бандюги уже лет двадцать слушаю. — И вдруг он опять изобразил зверское лицо: — На дыбу вздерну! Запорю! — И ударом кулака расквасил Матвею нос. — Обыскать! И в кутузку.

Началось следствие. Оно напоминало те разбирательства, которые стали нормой после октября 1917 года: истина совершенно не интересовала слуг Фемиды, требовалось во что бы то ни стало послать на каторгу того, кто попался в руки палачей в кителях.

Суд был скорым. Председательствующий Берг, у которого накануне обострилась старая язвенная болезнь, ждавший со дня на день указа о выходе на пенсион по выслуге лет и гордившийся своей строгой справедливостью, отправивший за четверть века на каторгу не менее сотни несчастных людей, со скукой и ради протокольной необходимости задавал вопросы:

— Ты, Фролов, продолжаешь утверждать, что барыня приказала ехать шагом?

— Так точно. — Матвей с надеждой посмотрел на старого лысого человека в форменном мундире, надеясь, что уж он-то разберется в этой жуткой истории и отпустит его домой.

— Но ведь это глупо. Женщина за день устала, хочет скорее попасть под крышу родного крова, везет громадные деньги. Она, припомни, сказала другое: «Давай, мол, поезжай быстрее! Кругом леса, опасность великая». Так ведь? — Судья испытующе глядел на Матвея.

— Никак нет, барыня сказала: «Поезжай шагом, ночь уж очень хороша!»

— Ага, значит, хочет любоваться звездами, а сама вдруг засыпает!

Судья скривил рот в саркастической улыбке, пытаясь скрыть вдруг поразившую желудок резь. Он поманил пальцем сторожа, любопытства ради сидевшего в первом ряду, и шепнул ему: «Принеси-ка мне из моего шкафчика соды, в белом пакетике. И воду в графин налей!»

— Ну-с, — судья вновь повернул голову к подсудимому, — барыня, говоришь, заснула. Пусть спит, ее дело хозяйское. А как же ты, Фролов, мог дрыхнуть на козлах? Статочное ли дело? А если лошади понесут?

— Не понесут.

— Конечно, что им нести, когда ты лошадок остановил, барыню зарезал и в овраг сбросил!

— Говорю вам, я не убивал! — нервически выкрикнул, едва не расплакавшись, Матвей.

— Не ты, так твои сообщники. Иначе как могла брошь барыни попасть к тебе в дом? — Резь в желудке опять сильно обострилась. Судья не удержался, застонал, но тут же выправился и даже пошутил: — У броши, кажется, ножки не выросли, она сама не могла прибежать, и руки твои были перемазаны кровью…

Матвей, мявший в руках шапку, с отчаянием проговорил:

— Зачем вы меня путаете? Как же я мог убить Наталью Дмитриевну, когда она моя благодетельница? Ведь она не только мне тройку лошадей отказала, которыми Винклер все меня срамил, дескать, какой я бессовестный, за добро черной неблагодарностью отплатил. Барыня составила духовную запись, по которой завещала мне в случае ее смерти большой земельный надел — как раз у нашего лужка. Да еще десять тысяч рублей, да освобождение от крепости. Она об том сама мне сказала.

Судья, изощрившийся в умении ставить подсудимым ловушки, от этого неожиданного откровения прямо-таки остолбенел, а затем, забыв про боль в желудке, радостно потер ладони:

— Ну вот, наконец-то! Что же ты, Фролов, раньше молчал?

Матвей расплылся в счастливой улыбке. Он решил: «Слава тебе, Господи! Как ни будь резва ложь, а от правды все равно не уйдет. Дошло до судильщика, что я невиновный…»

— А я думал, что вы знаете, — благодушно, продолжая улыбаться, сказал Матвей. Он хотел было выйти из-за деревянной перегородки, посчитав, что уже может быть свободным, коли правда прояснилась. Но солдат штыком перегородил ему дорогу: «Стоять!»

— Ты это куда собрался? — ласково спросил судья. — Домой ты придешь попозже, когда старичком станешь. Слыхал поговорку: «Рада бы курица на свадьбу не ходить, да за крыло сволокли»? — Опытный и неглупый человек, судья и сам не верил, что этот симпатичный простодушный парень мог убить помещицу Калужную. Но кого-то следовало за преступление судить, чтобы высшее начальство плохо не подумало о служебном рвении тех, кто вел предварительное следствие, да и о самом себе хотелось оставить память как о принципиальном и проницательном юристе. Все указывало против Фролова, хотя кое-что из дела было не очень ясно. Но рассказ подсудимого о завещании позволял свести концы с концами. Судья сказал, вроде бы обращаясь к подсудимому, но на деле адресуясь к прокурору:

— Ты соблазнился всеми выгодами, которые на тебя, Фролов, свалились бы в случае смерти Калужной. По-человечески тебя понять можно. Сегодня крепостной — завтра вольный и богатый. Замечательно! Но убивать — грех величайший…

Огласили приговор. За умышленное убийство с корыстной целью, с отягчающими обстоятельствами, кресть янин Матвей Фролов, 1836 года рождения, прежде не судившийся, холостой, отправлялся на каторжные работы сроком на двенадцать лет.

Так Матвей оказался в Нерчинских рудниках.

Уже пять лет Матвей Фролов находился в заточении. И каждый день лишения свободы был для него истинным мучением, равным едва ли не мукам пытаемого каленым железом. Сознание собственной невиновности удесятеряло душевные страдания.

Лицо его стало землисто-серым, грудь впалой, надрывный кашель перехватывал дыхание. Порой Матвею являлась во сне Параша, существо неземной красоты. В своих грезах влюбленные всегда были вместе. Но страшны были пробуждения — среди несчастных людей, метавшихся на нарах, дышавших гнилым воздухом.

«Нет, — говорил себе Матвей, — никогда тебя, милая, более не увижу, не увижу твоего доброго лица, никогда не коснусь твоей руки!»

Но никому не дано ведать высшего Промысла. Каждому посылается испытание по силам, и порой самое страшное положение сменяется легким и радостным.