Валентин Лавров - Царские сокровища, или Любовь безумная

— Капитан, проводите полковника в мой кабинет и прикажите туда же принести ужин и бутылку хорошего коньяка. Передайте Аполлинарию Николаевичу, что я скоро приду к нему. И распорядитесь приготовить гостю в офицерском домике отдельную комнату.

— Есть! — Семенов побежал выполнять приказ.

…Через четверть часа Джунковский поднялся из-за стола, извинился перед офицерами и, сославшись на дела, поспешил к любимому другу. Застолье Джунковский продолжил с глазу на глаз с дорогим приятелем.

Испокон веку застолье на Руси было лишь поводом для беседы, когда можно раскрыть перед другом-приятелем свои душевные раны, излить накопившуюся боль, спросить совета.

Так случилось и на этот раз. Джунковский, малость захмелев, говорил:

— Ты пойми, Аполлинарий Николаевич, что громадная армия на глазах рушится! А это тебе не шутка — миллионы дезертиров с винтовками. Вот видишь на столе — папки с распоряжениями и приказами, с рапортами о всех событиях, которые случились за две недели моего отсутствия. Я уже успел заглянуть в них — оторопь берет. Вот, к примеру, характерный приказ о происшест вии в Семнадцатой Сибирской дивизии. На железнодорожной станции Замирье у нас находился громадный склад с военным имуществом шестьдесят седьмого Сибирского стрелкового полка. По неизвестной пока причине этот склад загорелся. Что делать? Естественно — тушить! Станция переполнена солдатами. Сторожа склада бросились к ним: «Братушки, помогите спасти от огня винтовки и военное имущество!» Солдаты интересуются: «А сапоги на складе есть?» — «Нету сапог! Да и какая вам разница, есть они или нету, — все равно казенные. Давайте скорей, а то огонь на другой склад перекинется…» И вот эти, с позволения сказать, солдаты спокойно отвечают: «Да и хрен с этим имуществом, пусть горит! Вот если бы на складе сапоги были, ну, тогда совсем иной резон…» — «Но ведь там более полутысячи новеньких винтовок!» — «Нам винтовки без дела — свои бросили, а для вас новых наделают!» Так склады выгорели, а солдаты любовались пламенем, отпускали ехидные шуточки, матерились и спокойно курили.

Соколов спросил:

— Ну а к немцам по-прежнему бегают?

— Еще как! И уже не только солдаты — некоторые офицеры пристрастились. Позавчера двое подпоручиков пятьдесят девятого полка — Захаров и Зверев — привязали к палке белую тряпку и потопали на вражескую сторону.

— И чем закончилось это путешествие?

— Провели в приятном общении с немцами более часа. Теперь сидят под арестом, ждут печальной участи.

— И какое наказание их ждет?

Джунковский вопросительно взглянул на Соколова:

— Любопытно, как ты, друг любезный, наказал бы их? Только что прибыли из Рязанского училища. Теорию сдавали, возможно, на отлично, а тут началась практика: сырые окопы, вши, не подчиняющиеся командам солдаты, по вечерам скука смертная, мама давно из дома не пишет… В атаку еще ни разу не ходили, от канонады не глохли, проволочные заграждения грудью не рвали, омерзительный запах трупов не вдыхали. А тут солдаты сказки рассказывают: дескать, немцы — народ замечательный, культурный! Весело живут, граммофон заводят, на губной гармошке пиликают, фотографии девиц держат — Европа! Вот любопытно юнцам стало, да и азартно: риск, мол, благородное дело! Так и решились на преступление, знакомство завели, даже домашними адресами обменялись: дескать, после войны друг к другу в гости станем ездить, а войне скоро капут!.. Как теперь поступить с ними? По-настоящему: трибунал и расстрел! Чтобы другим неповадно было.

Соколов возразил:

— Но других ты не расстреливал, которые хлеб немцам таскали?

— Конечно, коли смертная казнь была отменена. И потом, одно дело — темные, порой неграмотные солдаты, а эти — офицеры! Где их честь? Какой пример они подчиненным дали? Я бы поставил подпоручиков к стенке. Жалко было бы до слез, но родному сыну такое не простил бы.

Соколов ловко перевел на шутку:

— Ну, дорогой Владимир Федорович, у тебя еще и жены нет, а ты о сыне размечтался. Все у тебя впереди — красавица невеста и куча баловных детишек…

Джунковский невольно рассмеялся:

— Теперь моя семья — армия. Мне пятьдесят два года, уже поздно детей разводить.

— Хорошее дело всегда своевременно. А этим двум молокососам я надеру уши, а перед этим дам возможность исправиться.

Джунковский улыбнулся:

— Когда я у Деникина просил для тебя, граф, проходную индульгенцию, он мне ответил: «Под вашу ответственность!» Вот и тебе, дорогой друг, говорю: делай с подпоручиками что хочешь, ты теперь за них в ответе перед Богом. А педагог ты, Аполлинарий Николаевич, знаменитый, вроде Константина Ушинского. Когда служил сыщиком, для бандитов свою педагогику употреблял: то живого в могилу зароешь, то над костром маньяка коптишь, а то убийцу-чеченца на все четыре стороны отпустишь…

Соколов поморщился:

— Одно и то же слышу много лет: чеченец, копчение! Давай о деле. Когда на твоем фронте начнется наступление?

— Приказ вот-вот должен прийти. Сейчас заканчивается подвоз боеприпасов и фуража.

— Тогда мне следует торопиться.

— Я тоже так думаю. Сидение в окопах в любой момент может окончиться.

Соколов взглянул в окно:

— Какая прекрасная ночь!

Джунковский отозвался:

— Пойдем подышим воздухом.

На дворе царила великолепно-мрачная ночь. Только что прошел дождь, мокро прошумел по крышам. Небо на дальнем горизонте то и дело всполошно озарялось фиолетовым пламенем молний. Сладко пахло болотными травами. С той стороны взвилась ракета, но в сыром воздухе быстро рассыпалась огненными, медленно тухнувшими искрами. Вновь поднялись ракеты — теперь уже сразу три. Они повисли в небе, словно зацепились за убегавшие тучки, ярко и мертвенно осветили русскую территорию, изрытую окопами, израненную воронками.

И вдруг вражеская сторона взорвалась звуками беспорядочной стрельбы, защелкала, заметалась огоньками. В ответ со стороны пятьдесят восьмого полка наши огрызнулись мощными пушечными ударами, и все вновь затихло.

Джунковский прильнул к биноклю, пытаясь что-то разглядеть в белесой ночи, сказал:

— Какое-то копошение, фигурки перебегают… Надо приказать разведывательной роте, пусть выяснят, в чем причина этой суеты.

…Через полчаса, почти на рассвете, пять пластунов были посланы за языком, но случилось непредвиденное. Там, где прежде был свободный проход, нарвались на мину. Громыхнул взрыв, сотряс воздух. Обратно вернулся лишь один казак, в плече его сидел осколок.

Джунковский сказал:

— Хреновые дела, друг любезный! Немцы узнали о грядущем наступлении и ставят мины.

— Мины? — удивился Соколов. — Прежде эти гнусные штуковины они ставили только против английских танков. Без премудрости в землю зарывали вертикально артиллерийский снаряд, а взрыватель торчал на поверхности. Танк наехал — и пшик!