Снорри Кристьянссон - Род [litres]

Солнечный свет просачивался в дом через продушины. Снаружи доносился запах цветов и травы, и им было слышно, как вдалеке что-то кричит Яки. Эйнар трудился, разбирая стол, который только что без труда опрокинул на бок.

– Так чего ты ждала? – спросил он через плечо.

– Не знаю, – сказала Хельга, складывая ножи на тряпку. Стоять тут, на месте Хильдигуннюр, было странно, неправильно. – Наверное, думала, что они будут больше рады увидеть друг друга.

Эйнар бросил на нее сочувственный взгляд.

– Не все семейные связи крепки, – сказал он. – Как они себя вели с утра?

– Тихо, – ответила она. – Карл вернулся после того, как Бьёрн повел своих укладываться на ночь, а почти все остальные уже спали. Уннтор дождался его, и они немного поговорили – ну, парой слов перебросились на самом деле, но, мне кажется, они не ругались. Не знаю, что мама сказала Руне, но ее не видать.

– Ну это уже хорошо, – сказал Эйнар и довольно крякнул, когда ножка стола поддалась и осталась у него в руке.

– Никто из них с утра не разговаривает с Карлом. На Сигмара он даже не смотрит. Все нашли повод куда-то уйти…

– Бьёрн тоже, – сказал Эйнар. – Я видел, как он уходит рано утром; когда я спросил куда, он пробурчал, что будет показывать семье самые лучшие тропы или какую-то похожую чепуху. Даже в лицо мне не посмотрел.

Хельга закончила завязывать узел и собралась к реке мыть посуду.

– Я просто не понимаю, – повторила она, все еще расстроенная. – В смысле, почему они вообще приехали, если не рады встрече? – она собрала все, что могла унести, и направилась к двери. – Зачем им возвращаться, если они так явно друг друга ненавидят?

Сигмар уселся на валун, разглядывая холмы и лоскуты деревьев, дом, отсюда казавшийся не больше его ладони, тропу, по которой они пришли, и лицо своей жены.

– Итак?

– Я вчера очень много разговаривала с отцом, – ответила Йорунн. – Я подлизывалась, я дразнила и расспрашивала. Я его напоила. Я заставила его грустить и смеяться.

– Как хорошая дочь, – сказал Сигмар.

– Как хорошая дочь, – согласилась Йорунн. – Но старый медведь ничего не выдал. Говорит, на хуторе все хорошо. У них есть все, что нужно; я предложила ему денег, как ты сказал, но он отказался, и все равно даже не намекнул , что сидит на горшке с золотом, – она взглянула Сигмару прямо в глаза. – Но он здесь, любовь моя: я знаю это. И у меня есть план, как заставить их отдать его нам.

Он улыбнулся:

– Я верю тебе – на самом деле я почти чую его. И то, как ведет себя Карл…

– Как ты узнал?

– О чем?

– О его долгах.

Швед усмехнулся:

– Кузнец с юга пытался использовать их часть в торгах со мной.

– Почему ты мне не сказал? – спросила Йорунн.

– Потому что ты заставила бы меня этим воспользоваться, – ответил Сигмар.

Йорун помолчала.

– …Возможно, – признала она. Потом улыбнулась: – Ты мягок, муж мой.

Сигмар соскользнул с камня и подошел к ней.

– На таком свежем воздухе? В окружении такой… природы ? – он притянул ее ближе. – Думаю, ты убедишься, что это не так.

Йорунн потянулась ему за спину, и в мгновение ока ее муж оказался на коленях, скуля через стиснутые зубы, а рука его была согнута под очень неудобным углом.

– Хорошо, – прошипела Йорунн. – Не думай хером, не забывай, зачем мы здесь и не позволяй моим братьям втягивать тебя в идиотские мужицкие игры.

Даже поставленный на колени, Сигмар смог улыбнуться.

– Ты воистину дочь Речного хутора, – сказал он.

– Помни об этом, – ответила Йорунн, повторяя его улыбку, и нагнулась, чтобы страстно поцеловать его.

С тех пор как они вышли из ворот, мать Гиты не сказала ни слова. Они поднялись на рассвете, прокрались мимо храпящего Карла и молча оделись. Выходя, мать захватила две корзины. Во дворе они нашли Хильдигуннюр, рубившую поленья на щепки для розжига. На глазах у Гиты ее мать обменялась со старой женщиной не более чем десятком слов, после чего та указала на дорогу и сделала несколько жестов. Агла взглянула на дочь, кивком приказала ей идти, и она шла, следуя за матерью, казалось, уже половину утра, пока та неожиданно не свернула по тропе налево и не привела ее в рощу, полную пахучих ягодных кустов.

Теперь Гита смотрела, как Агла опускается на колени и тянется за кистью спелых ежевичин, укрывшихся за уже обобранными ветками. Неожиданно она взвизгнула, отдернула руку и засунула палец в рот, яростно зализывая ранку.

Вопрос вырвался прежде, чем Гита смогла его остановить:

– Мам… это правда?

– Что? – рявкнула Агла, уставившись в землю.

– Что папа?.. Что мы?..

– Я не знаю, – сказала Агла. – Ничего я не знаю. – Она обернулась, уставилась, не моргая, на Гиту и выпрямилась. – Надеюсь, что неправда.

Гита тускло улыбнулась:

– Наверное, это все вранье.

Агла заглянула ей в глаза на мгновение, которое, казалось, растянулось на месяцы:

– Что ты знаешь?

– Ничего! Ничего, – сказала Гита. – Даже меньше, чем ты, наверное.

Стоявшая перед ней Агла сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, потом еще один, и еще.

– Хорошо, – сказала она наконец. – А если что-то узнаешь, то придешь и расскажешь мне, правда?

– Конечно, мам, – сказала Гита. – Я не позволю, чтобы ты страдала только потому, что папа уперся рогом.

Агла подозрительно взглянула на нее, но потом снова опустилась на колени перед кустом.

– Тогда помоги мне, – буркнула она. – Вот, подержи эту ветку, чтобы не мешала…

Гита закатила глаза и встала на колени.

– Назад придется сто лет тащиться, – заныла она. – Почему мы не взяли лошадей?

– Это его лошади, – резко ответила Агла. – Он не обязан их одалживать.

– А почему ты его вчера вечером не спросила? Обо всем?

– Это его ответы. Пусть не делится, если не хочет.

– Но почему ты?..

Агла повернулась к дочери, и, к своему испугу, Гита увидела сломленную женщину.

– Потому что я его жена, – прошептала она. – Я – его. Он мой хозяин , он твой хозяин. И если он решит, что со мной больше возни, чем пользы, что тогда? Он может меня вышвырнуть, и я останусь ни с чем. Что-то достаться мне может, только если он умрет, а он этого пока делать не собирается.

Она глубоко вздохнула и попыталась улыбнуться.

– Поэтому я буду жить, и он будет жить, и мы вернемся домой, и не приедем на этот дурацкий хутор еще лет десять, а может, и никогда. – Она шагнула к дочери и положила руку ей на плечо. – Ты найдешь себе хорошего мужа, уж я-то за этим прослежу. Кого-нибудь, кто тебе понравится. И тогда ты уедешь, и все это перестанет тебя заботить. А я буду держать твоего отца в узде. До сих пор я справлялась.

У Гиты задрожали губы.

– Я просто хотела посмотреть на Уппсалу, мама, всего разик.