Генрих Аванесов - Земля Бранникова

Длиннобородые мужики обступили телеги. Вперед выступил коренастый мужик с аккуратно подстриженной бородкой, как потом оказалось, деревенский староста. Поняв, что в телегах находятся раненые русские офицеры, мужики особого почтения не проявили, но шапки все же поснимали. А староста все просил офицеров посмотреть на ассигнацию, что оставили французы. Не фальшивая ли? Кто-то из офицеров подержал в руках ассигнацию, но сказать про нее что-либо путное не смог. Жаль, что ассигнация не дошла до Андрея. Он бы про нее мог сказать многое!

Но Андрей в это время спал. Спал сном праведника.

Еще почти месяц обоз с ранеными полз в сторону Петербурга, пока не застрял окончательно неподалеку от Твери в маленькой раскольничьей общине. Дальше на колесах было двигаться уже нельзя, а на полозьях еще нельзя. Недалеко за месяц ушел обоз, но это и понятно. Шли лесами, кружными дорогами, без карт и проводников. Кроме того, надо было обслуживать раненых. Менять повязки, вовремя кормить.

Община приняла их на постой, пока не установится санный путь. Не за так, конечно, но деньги у господ офицеров были, и они готовы были платить их за себя и за слуг. Граница же между господами и слугами за время пути и тесного общения, когда-то незыблемая, неприступная, как-то постепенно размылась, стала условной, хотя до панибратства не доходило.

Кто-то из раненых к этому времени уже почти поправился. Андрей, например, уже сидел в телеге, а если бы не сломанная нога, наверное, уже ходил бы. Мастер на все руки Федька сделал ему костыль. С его помощью и при поддержке Степана Андрей уже делал первые шаги. Снимать с ноги шину было пока рано.

Андрей часто и подолгу беседовал с Федькой на самые разные темы. Рассказывал ему что-то о государственном устройстве, о Франции и французах, о европейских государствах, о науке, в которой Европа преуспевает, а Россия отстает. Повинился Андрей перед Федькой и в том, что согрешил в Рузе. Сделал он это почти сразу после боя, как только смог говорить. Просил, чтобы сказал о том отцу, если сам до родного дома не доедет. Сокрушался, что может ребенок на свет появиться сиротой. Батюшка тогда для него что-нибудь сделает.

Потом, когда Андрей понял, что останется жить на этом свете, разговоры он эти прекратил. Он твердо решил вывезти из Рузы Настеньку и жениться на ней. Интересно, что Федька сразу понял, о ком идет речь. Настя была дочерью богатого оброчного крестьянина, чей дом под железной крышей стоял неподалеку от дворянского собрания почти в центре города Руза.

Общался Федька и с мужиками из раскольничьей общины. С ними он говорил все больше на темы религии. Сам он ни в бога, ни в черта не верил, но отчего же не поговорить, когда делать нечего. Мужики же к религии относились всерьез, так что Федька скоро понял, что могут и побить, если он уж слишком свое безбожие выказывать станет.

Андрея же он как-то спросил, от чего же приверженцев старой веры стали на Руси именовать раскольниками, когда именно они блюли старую веру. Несправедливо это. Надо было бы нас всех раскольниками называть, а их — староверами. Андрей согласился с ним, а потом начал рассказывать то, что сам знал по отцовским урокам.

Со времен Петра Великого дворянские юноши обязаны были получать образование в кадетских корпусах или за рубежом. Богатые родители, владевшие более чем тысячью душ, имели право давать своим чадам домашнее образование.

В кадетский корпус принимали детей в возрасте от четырех до шести лет. Жили они там на полном пансионе. При этом родители, если они были, должны были дать обязательство не забирать оттуда ребенка ни при каких обстоятельствах на протяжении пятнадцати лет! Чаще всего туда попадали сироты. Отдавали туда детей и вдовы, ясно, что не от хорошей жизни. Выходили из кадетских корпусов уже не дети, а младшие офицеры от прапорщика до подпоручика либо статские чиновники соответствующего ранга.

Отец Андрея, человек богатый и широко образованный, имея единственного сына, учить его решил дома. Он сам составил обширную программу и неукоснительно выполнял ее почти десять лет. В основе программы лежали военные науки. Иная карьера им для сына не мыслилась. Фехтование, стрельба, кавалерийская подготовка. Этому Андрея начали обучать с четырех лет. Тогда же стали преподавать ему языки: русский, французский, греческий, латынь. Позже начали преподаваться более сложные науки: математика, основы баллистики и фортификации, история.

Отец никак не мог подобрать сыну преподавателя истории. Беседовал с одним, другим, третьим — все не то. Сам взялся за дело. Перечитал книги по древней истории, по которым учили его самого, начал рассказывать сыну. Тот слушал с интересом, запоминал хорошо. История древнего Рима, древней Греции были описаны замечательно и во многих книгах. А вот с историей России, как ни старался отец, ничего хорошего не вышло. Краткие описания царствий, вот и вся история страны. Да и то с ошибками, знающему человеку заметными.

Действительно, на рубеже восемнадцатого и девятнадцатого веков на русском языке читать было нечего. Вся русская литература того времени могла уместиться на одной полке, а среди не более чем десятка ее авторов возвышались имена Екатерины II и Михаила Ломоносова. Бесспорно, люди великие, но писательство для них было не более чем побочным занятием. Впрочем, не совсем так. Ломоносов внес огромный вклад в русскую словесность. Им был создан первый в стране учебник грамматики, по которому потом на протяжении более пятидесяти лет учились писать дети и взрослые.

В предисловии к своему учебнику Ломоносов написал бурную хвалу русскому языку, утверждая, что он лучше и богаче многих других европейских языков. Наверное, он знал, что говорил, но относились его слова скорее к разговорной речи. Письменная же речь в то время была тяжеловесной и неповоротливой. Это был язык победных реляций, язык од и восхвалений. На нем нельзя было написать ничего похожего на трагедии Шекспира, Дон Кихота Сервантеса или путешествий Гулливера Свифта. Все это, как и многое другое, читалось образованными людьми на французском и английском языках, реже — на латыни.

И все же будущее всегда рождается в прошлом. Вслед за Ломоносовым огромный вклад в русскую словесность внес Николай Карамзин. Он впервые использовал для написания литературного произведения сложившийся к концу восемнадцатого века разговорный русский язык, язык образованной публики. Его «Записки русского путешественника», а вслед за ними повесть «Бедная Лиза» были, вероятно, первыми литературными опытами такого рода. Кажется, именно эти два великих человека и положили начала русской литературы, ставшей в девятнадцатом веке в один ряд с европейской.