Генрих Аванесов - Земля Бранникова

Но когда Иван Николаевич думал об образовании сына, Карамзин еще не написал труд своей жизни «История государства Российского». Так что про раскол Андрей рассказывал Федьке со слов отца, считавшего это событие печальной страницей в истории православия, да и Руси тоже. Винил он в нем, прежде, всего патриарха Никона и тогдашнего царя Алексея Михайловича. Первого за то, что хотел поставить церковь выше государства. Не в традициях христианства это. Второго же, за то, что не сумел противостоять патриарху, допустил раскол и сам начал преследования староверов.

Известно давно, чем больше гонений, тем больше стойкость в вере. Маленькая община в испанском городе Толедо сохраняла верность христианству на протяжении шестисот лет арабского владычества. И ведь выстояла! Пожалуй, и евреи сохранили свою веру благодаря преследованиям. То же самое будет и со староверами, — не раз говорил отец, и оказался прав на все сто процентов. Народ против староверов не ожесточился, и даже втихомолку почитал их как мучеников за веру. Власти постепенно снижали гонения, а староверы научились оказывать помощь друг другу. Их представители стали выбиваться в купцы и заводчики, в благодарность за успехи, не оставлявшие помощью свои общины.

Конечно, в православии Россия — наследница Византии и должна была бы следовать греческим канонам отправления культа, постепенно ликвидировать накапливающиеся со временем расхождения в обрядах, потому как не было в реформах Никона ничего принципиального, ничего такого, чего народ бы не понял постепенно, после терпеливых и долгих разъяснений.

Рассказывая все это Федьке, Андрей и сам стал лучше понимать отца, в позиции которого чувствовалась боль за несправедливо отторгаемую часть православной общины.

Октябрь тянулся бесконечно долго. Наконец, снег покрыл поля, реки замерзли. В это время французы уже бежали из сгоревшей Москвы. Их когда-то великая армия перестала существовать. Остатки ее возвращались в Европу, хоть и просвещенную, но все же, видимо, не до конца. Не хватило ведь ума не соваться в Россию. Но об этом здесь в глуши пока никто ничего не знал.

В начале ноября Федька, взяв проводника из общины, верхом поскакал в Тверь. Нанял там возчиков с санями, договорился о постое, отправил в Санкт-Петербург письма от офицеров и вернулся обратно. Уложился в четыре дня. Он-то и привез весть о полной победе над французами.

Уже почти оправившиеся от ран офицеры по такому случаю готовы были качать Федьку, да и было за что его благодарить. Не только за благую весть. Но еще и за то, что никто из них не умер от ран. Использовав «Аква Виту», Федька нарушил известную в то время статистику смертности от ран: пятьдесят на пятьдесят. А жить, все-таки, хорошо!

А дальше все оказалось совсем не так просто, как хотелось бы. На всех путешественниках начали сказываться долгая дорога, промозглая сырость и холод осени, отсутствие теплой одежды, случайная и нерегулярная еда. В Твери они все еще как-то держались. Там их приняли как героев, а вот по дороге в Петербург, в общем, не самой тяжелой части пути домой с Бородинского поля, все начали раскисать. Так что к отчему дому Андрей и его спутники прибыли не в лучшем виде.

От московской кольцевой железной дороги внутрь и наружу отходило множество ответвлений. Дорога соединяла московские вокзалы, пути от нее уходили к крупным предприятиям внутри и снаружи кольца, а также к некоторым воинским частям, дислоцированным вблизи города. Одно из таких ответвлений уходило далеко от Москвы, километров на десять вглубь лесного массива, и кончалось на территории паровозоремонтного завода. Примерно в километре далее начиналось большое болото. К нему почти параллельно железнодорожным путям по обе стороны от них протекали две безымянные речки. Болото было непроходимым во все времена года, а речки только весной и осенью. Кто назвал территорию завода Островом, неизвестно, но название прижилось на все время его существования.

Завод начали строить в тридцатые годы. Сперва построили подъездные и запасные пути, потом поворотный круг, накрытый куполом, позже приступили к постройке цехов. Рабочих на завод планировалось доставлять по железной дороге, но потом поняли, что для круглосуточной работы имеет смысл построить при заводе жилье. Построили двенадцать двухэтажных бараков и подвели к ним тепло от парового котла, обогревающего завод.

Во время строительства было строго настрого запрещено срубать лишние деревья. Так что лес подступал вплотную и к путям, и к цехам, и к жилым домам. В начало войны завод вошел недостроенным, но цеха и дома сразу же накрыли маскировочными сетками. Видно, хорошо получилось. За всю войну на завод не упала ни одна бомба.

Эвакуация завода не коснулась, нечего и некого было эвакуировать. Но паровозы на ремонт начали поступать, и их ремонтировали. Запустили кузнечно-прессовый цех и слесарный. Остальное было только на бумаге. Но, как говорят, глаза боятся, а руки делают. Приспособились как-то. Завезли станки с какого-то разоренного московского предприятия. В общем, дооснастились. В 1942 году считалось, что завод полностью вошел в эксплуатацию. Рос и коллектив завода, в основном, за счет женщин и демобилизованных по ранению мужчин. Профессионалов, людей, знающих, что такое паровоз и как его ремонтировать, были единицы. Учились на ходу, на практике.

Жилая зона завода не была отделена от производственной. Бараки были разбросаны по территории как попало. Некоторые из них стояли чуть ли не вплотную к цехам. В данных условиях это было даже хорошо. Завод работал круглосуточно, но людей для нормальных смен не хватало. Перешли на смены по двенадцать часов, но немногочисленным мастерам и инженерам приходилось работать и больше. Без их присутствия ремонтный процесс часто приостанавливался. Рабочие просто не знали, что делать дальше.

Замкнутое пространство завода постепенно породило своеобразную систему организацию труда и быта работников. Стихийно здесь сложилась коммуна, во главе которой встали женщины. У многих из них были дети. За ними надо было смотреть, их надо было кормить, а еще и учить. Какая уж тут работа! Но работать было надо.

Выход из положения нашли следующий. Продуктовые карточки собрали в общий котел и стали отоваривать в пользу общей столовой, где каждый мог два раза в день плотно поесть и два раза в сутки выпить пару стаканов чая с хлебом. Большинство жителей Москвы в то время о таком не могли и мечтать. Организовали и самодеятельный детский сад для дошкольников, где воспитателями сделали кормящих матерей. Какие из них работницы? А вот школу в зиму 1941–1942 года создать не смогли. Отправлять же детей в городские школы было нереально.