Николай Волынский - Наследство последнего императора. 2-я книга

Кайзер Германии Вильгельм II Гогенцоллерн. 1918 г.

них свои хлопоты. Теперь все так живут: каждый за себя. Но в Москве, в Европе, Николай будет перед глазами послов и посланников, газетчиков, шпионов разных. И отмахнуться от него не сможет никто. А вам, матушка, надо выбрать. Причём, немедленно! Потому что сегодня я уезжаю в Москву. Или вы помогаете мне, красному комиссару, увезти Романовых с детьми. Про детей, кстати, не забыли? У них пятеро детей, причём, один смертельно болен… Или, отказав мне, вы тем поможете местной власти и чекистам безнаказанно Романовых уничтожить.

Мать Магдалина отвернулась, подошла к образу Богородицы Тихвинской, стала на колени и шёпотом молилась с четверть часа. Яковлев терпеливо ждал.

Наконец настоятельница встала с колен, оправила рясу. Некоторое время молчала, словно прислушивалась к себе, потом подошла к Яковлеву, пристально глядя ему в глаза. Будто читала в них нечто-то важное. Наконец сказала:

– Чего же ты, братец, от меня хочешь?

– Ничего особенного. Приют для сестры Георгии и матроса. Они будут наблюдать за Семьёй до моего возвращения из Москвы.

Настоятельница вздохнула:

– Наклони голову.

Положила свою мягкую лёгкую ладонь на голову комиссара:

– Благослови, Господь, на доброе дело… Твои могут остаться в обители. Никто не узнает.

И уже прощаясь, вдруг спросила:

– А что, «сестра» твоя – не носит в себе?

От неожиданности Яковлев ничего вразумительного не сказал, только пробормотал что-то невнятное и поспешил на вокзал.

В Москве Ленин и Свердлов приняли Яковлева сразу.

Ленин выслушал его доклад в мрачном молчании. Вопреки своей привычке, вопросов не задавал. Лицо его время от времени покрывалось неровными красными пятнами, а на углах калмыцких скул перекатывались желваки. Вождь большевиков и председатель Совнаркома был зол, чего и не скрывал.

Зато Яков Михайлович переливался разными чувствами, словно рыбка бирюзовая радужница переливается всеми цветами радуги. Ойкал, когда Яковлев рассказывал, как едва не открыл огонь по отрядам Заславского и Бусяцкого, получивших приказ Уралсовета расстрелять Романовых по дороге в Тюмень. Горестно вздыхал, словно впервые услышал о решении комиссара пробиваться в Москву через Омск. И вдруг зааплодировал, когда комиссар рассказывал о своей хитрости: поезд его отъехал из Тюмени с десяток вёрст в сторону Екатеринбурга, а потом с потушенными огнями и на предельной скорости двинулся в обратном направлении – на Омск. Печально разводил руками и поднимал острые черные глаза к потолку, когда Яковлев недоумевал, зачем Свердлов пошёл на поводу у уральцев и приказал ему оставить Романовых в Екатеринбурге.

– Я, признаться, до сих пор вместе с Василием Васильевичем тоже не могу понять причины и цели вашего решения, дорогой Яков Михайлович! – бросил Ленин.

– Ой, Владимир Ильич! – запричитал Свердлов, вздымая руки, как раввин на молитве.

И вдруг сбросил маску бедного еврея, которого преследует и мучит весь мир. Его пенсне сверкнуло холодным огнём, голос приобрёл обычную железную твёрдость.

– Отвечаю, товарищ Ленин, – веско сказал Свердлов. – Ответ мой простой. Я давно говорил: мы не понимаем до конца местных уральских товарищей. Они ещё не сепаратисты, конечно, но желают быть самостоятельными. Если они решили Романовых не выпускать, значит, не выпустят. Есть у нас средства принудить уральцев? Нет таких средств. Так пусть лучше всё выглядит так, что это мы, а не они, решили оставить Романовых на Урале. Чтоб не толкать уральцев на открытое неподчинение. Нам это надо – неподчинение нашей центральной власти? Нам это не надо. Мы не можем терять огромный промышленный край с сильным пролетариатом. Выбор перед нами простой – или какая-то кучка гемофиликов или уральский пролетариат, горные богатства, армия умельцев. Я не жду вашего ответа, Владимир Ильич, – заявил Свердлов. – Потому что знаю ваши мысли.

– Вот так новость! – расхохотался Ленин. – Я порой сам не знаю ничего о собственных мыслях – откуда какая берётся и куда убежит. А Яков Михайлович знает! Вот счастье-то! Спасибо вам, дорогой товарищ. Учту на будущее.

– Я также знаю уральцев, – не обращая внимания на выпад Ленина, продолжил Свердлов. – Они могли и товарища Василия не выпустить. В итоге мы получили бы ненужные трупы – комиссара Яковлева, его бойцов. Да и Романовых уральцы в момент закопали бы. Хорошо если мёртвыми, а то и живыми могли бы. Такое бывает при всяких революциях… А так и товарищ Яковлев здесь, целый и невредимый, и Романовы живы. Все ещё живы! И у нас таки не потерян шанс их оттуда извлечь.

– Не потерян, думаете? – хмуро переспросил Ленин. – Да ваш Голощёкин мне уже горло перегрыз из-за них.

И едко добавил:

– Уральский рабочий класс, понимаете ли, о единственном счастье мечтает: перерезать Романовых! Когда от них никакого вреда.

– Логика всех революций неизбежно ведёт к уничтожению монархов всех династий, – упрямо заявил Свердлов. – Даже декабристы, которых вы так уважаете, Владимир Ильич, первой задачей поставили: поголовное истребление Романовых. До последнего ребёнка. Даже французские революционеры…

– Даже французские революционеры, – перебил его Ленин, – казнили только главных Бурбонов – Людовика и Марию-Антуанетту. Но дофина пощадили.

– И все-таки, логика всех революций… – упрямо продолжил Свердлов.

– Ах эта логика революций! – насмешливо подхватил Ленин. – Да будет вам известно, любезнейший глава пролетарского государства, что любая логика любой революции, прежде всего, должна подчиняться соображениям настоящей, сиюминутной, и ещё больше – отдалённой политической пользы.

– Но… – поднял правую бровь Свердлов. – Мировая революция, о которой говорили Карл Маркс и Фридрих Энгельс…

– Яков Михайлович, – усмехнулся Ленин и сожалением посмотрел на Свердлова. – Если к вам пришла свежая мысль, о которой я, в отличие от вас, не знаю и догадаться не могу, то уместнее её развернуть на страницах «Правды». Я догадываюсь: вы по своей доброте душевной хотите мне помочь. И напомнить, что говорили святые угодники Маркс и Энгельс в евангелии под названием «Капитал» и в своих апостольских посланиях к пролетариату всего мира. Но, как ни странно, я помню главное: отцы коммунизма твёрдо были убеждены, что социалистическая революция наступит во всех странах Европы одновременно. Или, как минимум, в самых развитых капиталистических государствах. И это по науке. А что в жизни? Социалистическая революция случилась в стране, где капитал едва только начал развиваться. В государстве, представляющем собой самое слабое звено в цепи империализма. Мы знаем, по науке, что движущей революционной силой должен быть промышленный пролетариат. Но в России почему-то всё идёт не по науке, не по марксизму. В первой социалистической революции, в 1905 году, главной движущей силой, как вы знаете, оказались крестьяне. И революция была подавлена не только оттого, что у царя оказался премьером оказался беспощадный Столыпин. Но и потому, что лучшие друзья крестьян, их политические душеприказчики – эсеры – оказались не способны возглавить серьёзное движение. Людей из-за угла убивать – это да, тут эсерам равных нет. А мы тогда были ещё слишком слабы. И поэтому вместо системного политического процесса, Россия получила стихийные бунты, поджоги помещичьих усадеб, грабежи, убийства помещиков, священников, полицейских и другие разного рода зверства. Революционные протесты выродились в пошлый бандитизм.