Николай Волынский - Наследство последнего императора. 2-я книга

– Единой и неделимой! – воскликнул штабс-капитан. – За что и выпьем!

– С огромным удовольствием!

Закусив стерлядками, выпили ещё по одной и взялись за рябчика, которого трудно было отличить от обычного голубя. Капитан, поглядывая на Яковлева снизу вверх, от тарелки, спросил:

– Смею поинтересоваться, Иван Ильич, по какой части вы в королевских войсках?

Яковлев добродушно прищурился, словно заранее прощая любопытство сотрапезника, взял графин и молча наполнил рюмки. Взял свою и, так же добродушно и снисходительно глядя штабс-капитану в глаза, тихо и скромно произнес:

– По деликатной. Я непременно удовлетворю ваше любопытство, обещаю. В другое время. Сразу после войны. Вы не против?

– Понял! – мгновенно отозвался капитан. И когда выпили, спросил: – Надеюсь, Иван Ильич, вы не решили, что я… – он бросил на Яковлева короткий взгляд. – Слишком любопытен.

– Ни в коем случае! – успокоил его Яковлев. – Но, скажем, в присутствии известного полковника Зайчека и его костоломов подобные вопросы полезнее оставить. Поговорим лучше о женщинах. Или о лошадях.

– О женщинах!.. – вдруг затуманился капитан и, отодвинув тарелку, взялся за графин. – Уж лучше бы не напоминали.

Яковлев промолчал, ожидая, что на том разговор о женщинах и закончится, но ошибся.

После двух последующих рюмок, которые были выпиты в молчании, капитан отвернулся. Глядя в сторону, долго молчал, потом повздыхал:

– Знаете, Иван Ильич, бывает такое, особенно, после очередного боя, когда в воздухе летят руки, ноги, головы товарищей… Тогда думаешь: ну уж теперь меня ничем не удивишь. Всё видел! В самом настоящем аду побывал. И вдруг происходит нечто… неожиданное и очень личное. И оно оказывается самым страшным. Но ещё страшнее… ещё страшнее… то, что вынужден это носить в себе, скрывать ото всех – от друзей, от товарищей, однополчан, от самого себя. От Бога скрывать, хотя, говорят, от него ничего не скроешь. Но я сомневаюсь в последнем.

– О чём вы? Безоружных приходилось расстреливать? Пленных? Или гражданских? – сочувственно спросил Яковлев.

– Да что вы о такой ерунде, в самом деле! – отмахнулся Мейбом. – Сразу видно: вопрос штабного! Извините, – спохватился он. – Я ничего обидного… понимаю, каждый служит на своём месте согласно приказу. Любая служба уважаема.

– Вы абсолютно правы, – мягко успокоил его Яковлев. – Мы не всегда вольны выбирать. Я, кстати, только в последнее время при канцелярии. Был ранен в Порт-Артуре, имею награды. И сейчас подавал рапорт, и не раз, по своему новому начальству, чтобы меня направили в войска, на передовую. Оказалось, что, как английский офицер, не имею права участвовать в боевых действиях на стороне других стран.

– А пленных у вас, в королевской армии, расстреливают?

– После бурской войны официально вроде бы перестали, – ответил Яковлев. – Впрочем, после Соммы 63, говорят, пленных немцев расстреливали пачками. Сам я не участвовал, подтвердить или опровергнуть не могу. Хотя существующие международные правила войны по-прежнему запрещают любое насилие по отношению к пленным, а уж о расстрелах и говорить нечего. В китайском «Трактате о военном искусстве» написано: «Убийство человека, который уже покорился, сулит несчастье». Сказано за 800 лет до Рождества Христова. А звучит, будто сегодня.

– Ерунда! Сейчас всё по-другому. Не в Европе. У нас, – с упрямством первого хмеля заявил капитан. – За Уралом Европа кончилась. Вот давеча, в одной деревне чехи обнаружили партизана. Якобы красного. Хотя на самом деле, могу сказать вам по секрету совершенно определённо: большевики не создают здесь партизанских отрядов.

– Тогда откуда они берутся, красные партизаны? – удивился Яковлев.

– Из народа, точнее, из самого отребья народного. Но, бывает, и справные мужики уходят в партизаны. И таких много.

Капитан наполнил рюмки.

– Да-да. Всё равно из народа. Пусть из неправильного. Этот неправильный народ сбивается в настоящие волчьи стаи, отвечая на зверства чехов и нашей славной контрразведки. Получается, что партизанское движение в Сибири создают генерал Гайда и полковник Зайчек. А адмирал Колчак им не мешает большевизировать Сибирь. Да что там говорить… – он махнул рукой. – Да… с чего же я начал? Ах, да чёртов партизан. Знаю достоверно, он не красный был или большевик. Накануне чехи налетели в его село, стали грабить, девок хватать, баб помоложе. Один мужик, инвалид германской войны, бросился свою жену вилами отбивать и всадил их в живот чешскому сержанту. Для начала чехи выпороли всю деревню поголовно – от младенцев до стариков. Баб и девок тоже пороли наравне. Инвалида этого повесили на церковной двери. Остальных жителей мужского пола – всех без исключения – загнали в вагон, доложили Гайде. У славного брата-генерала, которого Колчак однажды своим преемником объявил, разговор короткий: «Всех под пулемёты!» Так что экзекуциями без границ уже никого не удивишь. А вы там что-то про Сомму, про буров, про правила войны…

– Добром всё это не кончится, – произнес Яковлев.

– Кончится для всех нас одинаково, – заявил капитан, критически осматривая птичью ножку. – Воробьёв они, что ли, теперь рябчиками называют? Уж лучше бы ворон подавали… Тут, дорогой майор, все дело в привычке! Мы привыкаем сечь всех подряд, а все подряд должны привыкать к послушанию и к ежедневной порке по расписанию. С русским народом иначе нельзя. Всё у нас есть, нет только дисциплины – отсюда все беды. Европейцы называют нас рабами – большего заблуждения не бывает. Дураки, ничего за тысячу лет о нас не поняли! Всё наоборот: нет на свете народа, который любил бы свободу больше, чем русские. Уж как Пётр Великий нас к дисциплине приучал! А сколько палок сломал о русскую спину Николай Первый! И Александр Третий тоже старался, а толку? Вот чем кончилось, – он повёл рукой вокруг. – Монархия на помойке, империя там же, а мы с вами сидим в осаждённой крепости. Причём, осаждённой изнутри – вот что самое интересное! Вы сидите в чужом, чтобы не сказать вражеском, мундире, мы грызём воробья и мечтаем о жареной вороне. А то, чему вас в гимназии или университете учили, оставьте для дураков или для ваших новых сослуживцев, англичан. Они лицемеры первостатейные, с удовольствием вас выслушают. И ещё добавят что-нибудь о бремени белого человека, несущего другим народам, диким, вроде русского, цивилизацию в обоймах своих винтовок. Так что на самом деле всё очень просто.

Он взял салфетку, долго рассматривал её и хмыкнул:

– Надо же! Крахмала не жалеют. Главное, ни одной вши.

Вытер жирные пальцы и швырнул салфетку на край стола. Она упала на пол, но официант тут же её подхватил, а на стол положил свежую.

– Позвольте? – по-хозяйски спросил Мейбом, взявшись за графин, опустевший уже наполовину, и наполнил рюмки. – Вы давеча о пленных заговорили… Выпьем?