Игорь Шприц - Двойной Нельсон

— Я думаю, такое не повторится. В России двадцать лет не было ничего подобного. Русский народ принял столько наций! Ты посмотри, в столице каждый четвертый — немец, каждый пятый — поляк. А татары? А кавказцы? А те же иудеи?

— Да при чем здесь иудеи? Речь идет о национальном! Когда встречаются две нации, много ли в истории примеров их цивилизованного добрососедства? Ты вспомни, вспомни историю — сплошные войны, и ничего, кроме войн. Си вис пацем, пара баллум!

— Хочешь мира, готовься к войне? Я категорически возражаю! — Путиловский вскочил и нервно заходил но кабинету. — Мир изменился!

— И преотлично! Я полностью с тобой согласен. Мир изменился -- вот уже изобрели передачу информации без проводов, по эфиру. А счастья все нет и нет. А почему? Че-ло-век! Человек не изменился ни на йоту! Толпа как была толпой, таковой и остается. И если вдруг одному олигофрену с повышенным чувством ксенофобии удастся встать во главе толпы — все! Начинаются массовые поиски виновных. И оказывается, что виноваты соседи, которые не так молятся.

Франк тоже разволновался, но ходить но кабинету не стал, а унял волнение солидным глотком коньяка, что тоже успокаивает, и даже гораздо эффективнее.

— Не так солят кашу и разбивают яйца не с того конца! Они пришли на наши исконные места! Съели всю нашу рыбу и обесчестили всех наших девушек! А на Пасху им для мацы обязательно нужна кровь христианского младенца! И пошло-поехало... Мир изменился — но и война изменилась. А люди не изменились. Не изменилась и их реакция на все незнакомое и чужое. Следовательно, исходя из первичных, фундаментальных основ поведения человека, я смею предсказать — а это очень неблагодарное занятие! — что ничего хорошего нас с тобой в будущем не ждет. Дикси [1] Я сказал (лат.) .

— Что же делать?

— Жить. Коптить небо. И радоваться хотя бы этому. Вот... пить коньяк! — И он без промедления претворил прогноз в действие.

Лейда Карловна, экономка Путиловского, с отсутствующим видом внесла свежую пепельницу. Она считала Франка совратителем хозяина, не скрывала этого и не одобряла такого рода посиделки.

— Кстати, спросим совершенно невинную Лейду Карловну! — обрадовался Франк.

— Фот еще! — возмутилась действительно невинная Лейда Карловна. — Сачем вам моя нефинность?

— Скажите, дражайшая Лейда Карловна, эстонцы любят латышей?

— Фот еще! Латысы! Пьяницы и пестельникки!

— А русских эстонцы любят?

— Нет. Тозе пьяницы и пестельникки! Простите, Пафел Нестерофич.

— А евреев любят?

— Не очень. Ефреи спаифают русских.

И Лейда Карловна смерила Франка проницательным взглядом. Тот фыркнул в бокал. Макс открыл глаза и удивился.

— Так кого же любят эстонцы? — не выдержал Путиловский.

— Как кого? Эстонцы люпят эстонцефф! Макс! Са мной!

Гордая собой и эстонцами, Лейда Карловна вышла, высоко держа голову. Макс послушно пошел следом за ней на кухню, развалив такую хорошую компанию.

И тут зазвонил телефон. Путиловский только что установил новейшую модель, и Франк, с опаской относившийся ко всем нововведениям младше двухсот лет, с любопытством неофита издалека уставился на новинку.

Длинный коробчатый футляр башенкой красного дерева был укреплен на стене. На самом верху под символической резной крышей белели два никелированных звонка, смутно напоминавших вылупленные белки негра. С правого бока имелась аккуратная ручка вызова, слева на латунном крючке висела трубка с далеко отставленным приемным рупором. Все это богатство сияло латунью, хромом и золотой надписью «А. М. Эриксонъ и К°, С.-Петербургъ». Казалось очевидным, что по такому произведению промышленного искусства должны приходить вести столь же великолепные и изящные, как и сам аппарат. Ан нет...

Путиловский выслушал чью-то пространную речь с каменным лицом, не проронив ни слова. И только в самом конце разговора сказал:

— Сейчас буду.

Повесил трубку, дал отбой и крикнул в отворенную дверь:

— Лейда Карловна! Кофе и сюртук!

— Что случилось? — полюбопытствовал на всякий случай Франк.

— Только что в саду «Буфф» стреляли в киевского губернатора князя Оболенского. — Путиловский быстро скидывал домашнее. — За мной выслали.

— Удачно?

— Смотря для кого, — усмехнулся Путиловский, облачаясь в цивильное платье, незамедлительно поданное экономкой.

— Для истории, конечно же!

— Для нее — нет. Князь жив, террорист пойман. Буду допрашивать.

— Жаль, — искренне вздохнул Франк.

— Террориста?

— Историю, — и Франк выпил за ее здоровье.

Лейда Карловна внесла две чашки кофе, намекая этим гостю, что пора и честь знать. Франк горестно вздохнул, быстро выпил свой кофе, подкрался к телефону и осторожно снял трубку. Там было тихо, как в могиле. Тогда он крутанул ручку вызова и открыл рот. Это подействовало — вдалеке раздался слабый шум морского прибоя, и ласковый женский голос неожиданно произнес:

— Алло, центральная! Говорите!

Говорить Франку было нечего, и он стыдливо молчал перед гипнотическим взором нового века.

— Говорите же! Алло, вас слушают!

Тогда Франк, совершенно неожиданно для себя и своего возраста, выдавил в трубку нечто детское:

— Ку-ку...

И стал ждать реакции. Она последовала незамедлительно:

— Мальчик! Повесьте трубку и не балуйтесь! А то расскажу отцу!

Франк удовлетворенно улыбнулся и исполнил приказ. Таких угроз он уже давно не боялся, отец у него семь лет как почил в Бозе.

Полностью облаченный Путиловский выглянул из прихожей:

— Ты готов? Я завезу тебя домой.

— Сейчас!

Франк двумя большими глотками допил коньяк, вначале свой, потом Пьеро. Потешно сморщась, закусил лимоном и скомандовал:

— А вот теперь — вперед!

* * *

За несколько часов до описываемых выше событий в маленькой спальне небольшой квартиры, расположенной под самой крышей доходного дома на углу Забалканского проспекта и Таирова переулка, проснулся человек. Сам по себе этот факт ничего особенного не представлял, интересным в нем было лишь то, что человек при пробуждении никак не мог вспомнить свое имя. То есть он ощущал себя как личность, но что это за личность, что это за спальня и как он здесь очутился — вот этого человек вспомнить не мог.

Минуты две он бессмысленно таращил глаза на узорчатые темные обои, в приступе жажды тщетно пытаясь сглотнуть слюну, затем обратил свой взор к небу, но ничего на потолке не увидел.

Тогда в логичной попытке обрести точку опоры он спустился к земле, и — о счастье! — на полу рядом с кроватью оказалась темно-зеленая пивная бутылка. Человек нацелился на дар Божий левой рукой и попытался ухватить бутылку за горлышко, но промахнулся.

Понимая, что небесами ему отпущено конечное и весьма малое количество попыток (чувствовал он себя смертельно плохо!), к следующей человек подготовился основательно. Он сменил руку, очевидно, являясь от рождения правшой (но этого он тоже не помнил!), и сделал пробное движение, боясь, что бутылка опрокинется или, не дай Бог, убежит. Бутылка не проявила склонности к побегу, и эта малость придала страдальцу уверенности.