Терри Ларс - Сказки мертвого Чикаго

– Да. Чем там занимаешься ты. Что ты любишь? Если это не слишком личное, – как будто это могло быть не слишком личным…

– Это всего лишь секс, в нём нет ничего особенно личного, – в голосе Маккены не было иронии. – Видишь ли, мне трудно потерять контроль. Я слишком привык… сосредоточиваться. Чтобы расслабиться, мне нужно… Есть два пути: первый – чтобы меня связали. Когда я чувствую, что от меня ничего не зависит, и отпускаю управление, начинаю просто чувствовать. Или второй…

Она не спросила, в чём заключался второй путь. Не спросила, кто были женщины, с которыми он занимался любовью: наёмные гейши или такие же, как он, клиентки, чьи пристрастия оказывались комплементарными его желаниям.

– Я мог бы спросить, как устроена твоя сексуальная жизнь, но вряд ли ты захочешь отвечать, – сказал Маккена. – Вы, люди, по-другому к этому относитесь. У китейнов всё… обыденнее.

Лорейна вспомнила своего отца, целующего мать: родители не думали, что Ло их видит, когда украдкой сжимали друг друга в объятиях.

– Китейны бывают разные, – тихо сказала она.

– Китейны бывают разные, – не стал спорить Маккена.

– А про мою сексуальную жизнь… Да пожалуйста. Только я не уверена, что это будет увлекательный рассказ: она уже года полтора отсутствует.

– Сочувствую.

– Тут нечему сочувствовать. Одиночество получается у меня лучше, чем… связь с кем-то.

– Почему? Вообще, почему ты не завела семью?

– Моя семья умерла.

– Да, но почему ты не замужем, не родила детей?

– Я не знаю, Дилан. Это не то чтобы сложно объяснить… скорее, слишком просто. Мне скучно с любым мужчиной, с которым я связываюсь. Мне скучно с людьми.

– Многие китейны встречаются с людьми. Многие, если не большинство, женятся на людях или выходят замуж за людей, и им не скучно.

Она и правда не знала, как это объяснить. Если ты вырос среди китейнов, твои родители были китейнами, всё, что ты любил, осталось в мире китейнов, захлопнувшем перед тобой дверь… Как описать, что ты застрял между двумя мирами? Один из которых предал тебя, отвернулся от тебя в самый тяжёлый миг твоей жизни, а другой… Это только казалось, что мир людей её принял. На самом деле, он отверг её так же, как и мир китейнов. Только сделал это не так откровенно. Люди вообще любители полумер.

Как объяснить, что ни один мужчина, с которым она встречалась, не слушал ветер, не слышал голоса прошлого, заключённые в нём, не ощущал его порывы, как биение сердца, не сидел на берегу залива, впитывая историю Чикаго? Что ни один из адвокатов, прокуроров, юрисконсультов, детективов и патрульных, с которыми она была знакома, не знал, кто такой Рагно и не ответил бы на её реплику фразой «Рецепт миндального печенья»? Что никому из них она не могла рассказать, что говорит с мёртвыми? Они не были плохи, они просто не были тем, что ей нужно.

– Наверное, мне просто не повезло, – ответила она, чтобы не говорить всего этого. – Кстати, у тебя это удивительно необидно получается.

– Что?

– Напоминать, что я не китейн. Так… безлично, отстранённо, что и обижаться не на что. Ты просто констатируешь факт.

– По-моему, тебе повезло, что ты не китейн. Если хочешь моё мнение. А кто-то другой говорил тебе это по-другому? – Маккена по-настоящему удивился.

– Леди Ли старалась так и эдак напомнить мне о моей «ущербности», когда мы виделись в «Сладкой бездне». Да, она хотела причинить мне боль.

– Неудивительно: ты, образно говоря, держала нож у горла её парня.

– В этот же вечер Кейси сказал мне, что ты получил сорок ударов плетью, из-за того, что говорил со мной. Что ж… ей удалось. Леди Ли смогла причинить мне боль.

– Ты переживала? Извини, я не знал.

– Конечно, я переживала, Дилан: я думала, тебя избили из-за меня! Я хотела найти того, кто рассказал ей. Хотела навестить тебя.

– Почему же не навестила?

Правду, только правду, но не всю правду:

– Я не знала… нужны ли тебе визиты. Мне хотелось поддержать тебя, а не усложнить тебе жизнь. Я не знала, хочешь ли ты видеть кого-нибудь. И ещё… что приносят другу, который… болен?

– Скажем лучше, другу, которого публичного выпороли, – он усмехнулся, – Грелку со льдом, я думаю.

Лорейна медленно дышала, стараясь успокоиться. Снова жалость. Снова нежность. Снова желание. Нужно было сменить тему. Нужно было… Нужно… – Это было ужасно?

– Что именно? Порка?

– Да. Если не хочешь, не говори.

– А ты не знаешь, как это бывает? Ну, да, в самом деле… Это даже интересно. В большом зале в подвале клуба собираются все неблагие: все, кто только может присутствовать. И поверь мне, для того, чтобы не присутствовать, нужны веские основания, так что обычно собираются действительно все. Обвинённого раздевают, привязывают к колесу, и палач – в Чикаго это здоровенный тролль – орудует плетью. А зрители считают вслух, отсчитывая удар за ударом. Нет, не ужасно, отвечая на твой вопрос. Если учитывать специфику того, что мне нравится, можно было бы предположить, что мне это придётся по душе: связывание, потеря контроля, – Маккена снова усмехнулся. – Правда, тогда я был предельно сосредоточен, никакого расслабления. Но не ужасно. Просто больно.

…Зал, полный народа, связанные руки Маккены, вздёрнутые над головой. Его боль снова ударила в неё, её тело снова мечтало утешить его. И себя.

Лорейна сильнее вжалась в матрас. Тошнота отступила, боль уменьшилась, а желание становилось всё сильнее.

Всё это было… чересчур. Сладкая, желанная, болезненная пытка. Лорейна не была готова к этому: к трём часам наедине с Маккеной. К трём часам откровенности и откровений. Ей было по силам провести с ним полчаса, обсуждая дело, но не час за часом говорить о его сексуальных предпочтениях или проходить в разговоре, почти касаясь, мимо того, что она чуть было не сделала из-за того, чего в действительности не было…

Никогда раньше Лорейна не ощущала собственное тело голым под одеждой, никогда не была так переполнена желанием.

Она невыносимо хотела его, Дилана Маккену. Так легко было представить его обнажённым в этой спасительной темноте. И сама она, полностью, даже чрезмерно одетая, была обнажена больше, чем когда-либо в жизни.

Контролируя дыхание, Лорейна осторожно спрятала руку под пальто и впилась ногтями себе в ладонь, стараясь уменьшить чувства. Она прикрыла глаза, боясь, что взгляд, даже в темноте выдаст её. Лорейна представить не могла, что всё тело может стать пульсирующим в ритм ударов сердца сгустком вожделения и страха выдать вожделение.

Неожиданно Маккена поднялся и, сделав несколько шагов, остановился над ней.

– Ты как будто издеваешься, – сказал он, и голос его звучал резче, чем обычно. – Как будто нарочно спросила, что я люблю, и теперь предлагаешь мне это. Ты вошла в резонанс, ты мечтаешь и боишься. И ты полна гламора. Ты… сияешь. Нет, я не вижу этого глазами, но ты… Это как запах цветов в жаркий день после дождя. Или как радужные узоры, которые мальчик первый раз в жизни увидел в подзорную трубу калейдоскопа. Как шум волн и ветра в заливе. Ты полна гламора, ты как источник, и ты так близко… Так легко зачерпнуть… И если я сейчас зачерпну… мы не выйдем отсюда неделю.