Игорь Москвин - Убийство в Невском переулке

— Ба! — обрадовался Кузмин. — Какие люди посетили нас.

— Потише, — поморщился сыскной агент.

— Может, чарочку? — разбойник замахал рукой. — Эй! — крикнул громко, стараясь перекричать мерный гул заведения, делая попытку подозвать полового.

— Я бы выпил, — наклонился Жуков к уху Прохора, чтобы не кричать, — да сам понимаешь, служба.

— Эт мы понимам, — заулыбался Кузмин, — а в наши края как занесло?

— По твою душу.

— Михал Силантьич, я перед столичным сыском чист, аки ангел на небеси. А что гуляю, так в России городов не счесть, — и засмеялся задорным грудным смехом, кося осоловелые глаза на сыскного агента.

— Давно сидишь? — не обращая внимания на смех Кузмина, спросил Миша.

— Не знаю, — пожал широкими плечами Прохор. — Деньги есть, — и похлопал себя по груди.

— Значит, давно сидишь.

— Сегодня число-то какое?

— Двенадцатое.

— Двенадцатое, двенадцатое, — начал загибать пальцы Кузмин, но так и не смог посчитать, махнул рукой. — Даже и не припомнить мне. Давай по чарке, — вдруг предложил он.

— Служба, — Миша присмотрелся к мастеру по сейфам, тот в самом деле был давно пьян, разило от него и перегаром, и потом, и табачным духом. Видимо, дня три, как деньги просаживает, надо ждать новостей о том, что в Киеве, Варшаве, а может, и в Сибири раскрыт, как шкалик в обед, очередной железный ящик, о котором кричат со страниц газет и журналов, что невскрываем.

— Ах, Миша Силантьич, нет чтобы составить мне компанию, — Кузмин поднял полуштоф. — Выпить за мое здравие, за свободу, эх, Михаил Силантьич.

Жуков поднялся и вновь повторил:

— Служба.

— Та ну ее, такую службу, — Прохор наливал в чарку водку, большую часть ее расплескивая на стол. — А чего заходил-то?

Но вопрос повис в воздухе.

МИША ВОЗВРАЩАЛСЯ В сыскное отделение в упавшем настроении, предположение не подтвердилось: Прохор Кузмин не мог так сыграть, не по артистической части он мастак, а в другой области. Да и видно, что не просыхает несколько дней, притом помощник Путилина у своих агентов, которых он имел среди завсегдатаев трактира, подтвердил, что мастер по сейфам третьего дня заявился в медвежьей шубе, бобровой шапке, пиджачной паре, с бумажником, не закрывающимся от денег, вот с той минуты угощает, кто за стол присядет. Подозрение не подтвердилось, пусть лучше сейфы вскрывает да водку пьет, чем руки кровянить и чужие жизни на свой счет записывать.

Дежурный чиновник кивнул, что Иван Дмитриевич, как пришел в отделение, так из кабинета и носа не казал, хотя утверждать не может, ибо на второй этаж не поднимался.

КОГДА ВОШЕЛ ЖУКОВ к Путилину, тот сидел за столом, перед ним лежали разложенные в ряд шесть фотографических карточек. Одной рукой Иван Дмитриевич подпирал щеку, отсутствующим взглядом скользнул по помощнику и снова устремил взор на столешницу.

— Разрешите?

Начальник сыскной полиции не повел бровью.

Миша без позволения присел на краешек стула, зная по опыту, что мешать Путилину не стоит, тот занят важным и, наверное, уже догадался, что Прохор не имеет отношения к убийству Веселого.

Через несколько минут Иван Дмитриевич наконец обратил внимание на помощника.

— По лицу вижу, что Прохор отношения к нашему злодейству не имеет.

— Воистину так, Кузмин третий день пьянствует на Сенной после удачного дела.

— Говоришь, третий.

— Да, сведения абсолютно верны, подтверждены тремя разными людьми, которые интереса к нашему сейфовому мастеру не питают.

— Значит, в столице есть двойник Прохора, либо, что самое невероятное, кто-то хочет, чтобы мы шли по следу Кузмина и вели следствие вкруг него.

— Может быть. — Миша сел поудобнее, даже закинул ногу на ногу. — Но к чему такие сложности, ведь мы же можем предъявить Прохора для опознания начальнику станции?

— Вот, — указательный палец нацелился на Жукова. — Приметы нам известны от… как ты его называл, Минц? — Миша кивнул. — Приметы известны от Минца. Тебя это не наводит на определенные мысли?

— Минц? — удивлению помощника не было предела. — Минц? — повторил он. — Вы бы видели его, он не то, что ножа побоится в руки взять, я уж не говорю, чтобы смерти такое количество народа отдать. Нет, Иван Дмитрич, такого быть не может, притом он не мог отлучиться со станции.

— Не мог, это правда, но ты же сам знаешь, что не всегда человек самолично участвует в злодеянии.

— Так вы подозреваете Минца?

— Я высказываю один из возможных вариантов нашего дела.

— Но как… — Жуков старался подобрать слова, но никак не удавалось.

— Миша, имеешь возражение?

— Да, — сыскной агент как-то подобрался и вроде бы стал выше. — Имею. Начальник станции Минц, на мой взгляд, человек пугливый и смотрящий в рот начальству, ради места готов на унижения, но чтобы организовать, — Миша сжал губы и продолжил, — такое дело… Вы простите, Иван Дмитрич, но у него, как говорят наши подопечные, кишка тонка.

— Не кажи «гоп», как говорят в Малороссии, в каждом где-то там, — Путилин приложил правую руку к груди, — на полочке пребывает в сонном состоянии бес, но не у всех он прорывается что-то сквозь глянцевую оболочку. Этот Минц назвал тех, кому утром продал билеты и кто направился с Ланской в столицу. Вот их и расспроси о нашей троице, тем более что они ехали разным классом. Смекаешь?

— Что не понять? — безо всякого удовольствия произнес Жуков.

— Миша, если тебе не по душе то, что я поручил, то лучше мне направить другого агента, ты будешь смотреть предвзятым взглядом, и очевидные для другого вещи пройдут мимо тебя.

— Иван Дмитрич, — помощник так резко поднялся, что стол скользнул ножками по паркету, — я уже не мальчик, чтобы капризничать по поводу следствия, тем более что речь идет о преступниках, которые людскую жизнь считают за копейку.

— Тогда, Миша, жду твоего доклада.

ТОЛЬКО ПОЗДНИМ ВЕЧЕРОМ вернулся Жуков в сыскное отделение. Исколесил полстолицы, два раза ездил в Ланскую, отвлекал от дел пристава, который скрепя сердце выделил помощнику Путилина одного из околоточных, чтобы разыскать четверых невольных свидетелей, которые с утра ехали в город.

Чиновник Тимохин, ехавший третьим классом, аккурат сидел напротив двух незнакомцев, один из которых картавил и «подозрительно кидал взоры по сторонам, словно хотел высмотреть добычу». Попутчик чиновника был лет тридцати пяти, круглолиц, с пышными усами и родинкой под правым ухом, это Тимохин приметил. Когда незнакомец смотрел в окно, второй, помоложе, годков под тридцать, лицо обычное, а вот глаза колючие, словно хотел проколоть сидящего напротив насквозь. Напоследок чиновник сказал:

— Да не смотрел я на них, больно уж неприятные личности.

Степаниха — Евдокия Степановна Самотекова, оказалась вопреки прозванию молодой женщиной, в накинутом на плечи старом потертом платке и такой же потертой куцей шубейке. «Денег у нее куры не клюют, — охарактеризовал Степаниху околоточный, — но ходит, как босячка». Та вообще ничего не могла сказать о тех двоих, хотя ехала тем же третьим классом.