Игорь Москвин - Убийство в Невском переулке

Немного подождал.

«Что, черт побери, с этим молодцем», — в сердцах выругался он и пошел на поиски пропавшего агента.

А МИША УРОНИЛ свечу, и она погасла, закатившись под полку с вином, но он заметил куда, поэтому распластался на полу и попытался ее достать. Усилия не пропали втуне, но Жуков не стал подниматься. Рукой кроме свечи нащупал и несколько банок, завернутых в бумагу. После того как свеча вновь затрепетала огнем, молодой человек вытащил из-под полки банку и обомлел — она была завернута в красненькую, десятирублевую ассигнацию, а внутри густая мазь того же цвета. Михаил вновь посмотрел под полку, там стояло много банок, завернутых в ассигнации разных цветов.

Жуков из последнего ряда денежную купюру отложил в сторону, а банки постарался поставить так, как они были.

Сложенная купюра перекочевала в карман. Миша отряхнулся и пошел к лестнице.

Он чуть ли не отпрыгнул в сторону, когда перед ним возник человек. Полегчало сразу, это был штабс-капитан, но сразу бросило в холодный пот.

— Дверь! — с отчаянием чуть ли не вскрикнул Жуков.

— Щелкнула, — как ни в чем не бывало произнес Василий Михайлович.

— Мы же в мышеловке, — отчаяние не покидало молодого агента.

Орлов пожал плечами, что, мол, уже произошло.

— Нам без посторонней помощи не выбраться.

— Ты пробовал?

— Да.

— Пошли посмотрим, — и Василий Михайлович начал подниматься по лестнице.

ПУТИЛИН ЗАКАНЧИВАЛ ОБЕД, когда раздался звон колокольчика.

— Несет нелегкая кого-то, — сердито проворчала Глаша.

В прихожей открыли дверь.

— Да это не гость, — сказала она, заглядывая из полутемной прихожей в столовую. — Молодец пришел какой-то, — ее голова скрылась, потом снова заглянула:

— Он не называет имени.

— Проводи в кабинет, пусть там подождет, — недовольным голосом сказал Иван Дмитриевич, продолжая подносить ложку ко рту.

Затягивать обед он желания не имел.

«Не вовремя приходят, — досадливо думал начальник сыска, — есть же сыскное, я не каторжный».

— Не вовремя, — пробормотал Путилин, входя в кабинет. Нельзя же во всякое время дня и ночи, хотя это только ворчание, приходится по первому требованию спешить на службу…

Молодой человек лет семнадцати вскочил со стула, сделал попытку стать навытяжку у большого стола. Иван Дмитриевич сел в кресло, строго оглядел пришедшего с ног до головы и сердито сказал:

— С чем пожаловали?

Молодой человек покраснел, хотел что-то сказать, но, наверное, пересохло в горле. Путилин поднялся, налил в стакан из стоящего здесь же в кабинете графина воды, протянул ему.

— Я вас внимательно слушаю, молодой человек.

Краска не сходила с его лица.

— И что вы стоите! Присаживайтесь, — указал он жестом на стул, стараясь говорить тихо, но довольно властно. Состояние молодого человека можно было понять, стеснительность вкупе с робостью не позволяли ему произнести хотя бы одно слово.

Молодой человек старательно поправил сюртук. Путилин тяжело вздохнул и спросил с сухой вежливостью:

— Чем могу служить?

— Извините, господин Путилин, — начал довольно внятно, но совсем уж тихо молодой человек. — Знаю, что надо в сыскное, но стыдно…

Иван Дмитриевич не перебивал его, молодец оборвал себя на полуфразе.

— Так чем, молодой человек, могу служить? — постарался он ободрить гостя. — Раз уж вы пришли ко мне, то рассказывайте, я слушаю, тем более что кроме меня нет других слушателей. Итак?

Гость собрался с духом, быстро и отчетливо сказал тоном служебного доклада, словно вымуштрованный чиновник:

— Арестуйте меня, я — вор и ко всему прочему игрок.

Наверное, более удивленного взгляда он никогда в жизни не видел, Путилин был потрясен.

— Расскажите все по порядку, — произнес он, сердитый тон исчез.

— Я украл у маменьки ожерелье и браслет, заложил их, а вырученные деньги проиграл в карты.

Хорошее получается дельце.

— А почему вы не признаетесь в содеянном дома?

Юноша выпрямился, словно статуя Суворова, запрокинув театрально голову.

— Честь не велит.

— Молодой человек…

— Нет, — он позволил себе перебить старшего по годам. — Мне легче пойти на каторгу, чем признаться дома в этом моем проступке.

— Скажите, а как вы перенесете позор судебного процесса? — подлил Путилин масла в огонь его смятенной души. — Представьте зал, полсотни зевак, что будут глазеть на вас, сидящего на скамье. Среди присутствующих ваши родственники, скрывающие под вуалями лица, сгорающие со стыда. Вы этого хотите?

— Я об этом не подумал, а нельзя меня сразу в тюрьму?

— Молодой человек, вначале идет следствие, устанавливаются факты преступления, снимаются допросные листы не только с вас, но и с родных, с кем вы проживаете, чтобы установить, в самом деле ли похищены вещи. Потом назначается день рассмотрения дела.

— А почему нельзя сразу нести наказание, ведь я признаю, что совершил преступление?

— Повторяю для вас, а если вы решили себя оговорить, а на заседании пьеску разыграть?

Молодой человек топнул ногой, насупился, даже руку на пояс положил, и произнес дрожащим от возмущения тоном:

— Как же так, я же признаюсь, что преступник, а вы… — он махнул рукой.

Путилин улыбнулся.

— Присядьте, молодой человек, и успокойтесь, раз уж это дело частное, — продолжал Путилин. — Садитесь, молодой человек… Садитесь…

Гость сел на стул, рядом с полицейским, руки его нервически дрожали.

— Скажите, вы согласны на процесс… — начал было Путилин, но тот перебил:

— Ни за что.

— Ну, тогда послушайте моего совета, ступайте домой и признайтесь матушке в содеянном без излишних свидетелей.

— Но какой стыд! — он закрыл руками лицо.

— Пусть этот стыд вы испытаете единожды, и, надеюсь, этот случай послужит вам уроком на будущее.

— Какой стыд, какой стыд, — причитал он.

— Вы молоды, ваша жизнь только начинается, и не стоит ее начинать с тюремного застенка, — Иван Дмитриевич сгущал краски, но ради блага этого совестливого юноши. — Перед вами широкая дорога, и не смейте больше уходить от нее в сторону, в поисках сомнительных тропинок.

— Да, вы правы, но как я смогу рассказать?

— Помните в первую очередь, что вы — мужчина, и имейте мужество признавать порочащие вас проступки, а еще лучше таковых не совершайте.

— Да, теперь я знаю, как должен поступить.

— Вот и хорошо…

После ухода молодого человека Путилину стало как-то не по себе: сколько таких ходит по свету неприкаянных, готовых в одну минуту перечеркнуть не только свою, но и чужую жизнь.

В ДЕВЯТОМ ЧАСУ пополудни Путилин взял со стола написанную небрежным почерком бумагу и со всей внимательностью приступил к чтению: