Алексей Филиппов - Презренный кат [СИ]

— Никакая я не кликуша, — вырываясь от насильника, закричала в голос женщина. — Пусти сволочь.

Только вырваться ей как следует, не удалось, ухватил её Васька поперек живота, приподнял легко над знмлей и потащил к густым кустам. Так бы и утащил, наверное, несчастную, если бы крепкий кулак ката вновь не приласкал лысый череп, да так неудачно для Подколодного приласкал. Ещё у него шишка от прошлого удара не зажила и опять на это самое место напасть. Сел Василий в сырую осоку, закатил глаза, наблюдая ими неприятную цветную круговерть и стал мысленно клясть судьбу-злодейку и подлую бабу.

Пока Подколодный разбирался со своей головой, Еремей с незнакомкой свернули с проезжей дороги на чуть приметную тропку и торопливо скрылись в лесу.

— Ты кто такая? — спросил Чернышев у женщины, когда опасность, по его мнению, уже миновала.

— Курилова я, Настасья, — исподлобья глянув на спасителя, ответила баба и стала торопливо поправлять платок. — В Москву мне надо. Очень надо. Отпусти меня мил человек.

— Так и мне в Москву надо, — развел руками Чернышев. — Вместе пойдем. Вдвоем сподручнее и веселее.

— Нельзя со мною идти, — потупила взор Настасья. — Беглая я.

— Как так беглая?

— А вот так. Беглая и всё тут.

Женщина фыркнула, будто испуганная кошка и стремглав бросилась в заросли молодой малины. Еремей за ней. Чего вдруг на него такая блажь напала? Спроси его кто в тот миг, не ответил бы. Ладно бы за красавицей какой побежать, за Анютой, например, а то ведь так себе бабенка, как говорится: «ни рожи, ни кожи». Молоденькая, правда, а в остальном, ничего особенного. И вот тебе на, побежал. Не под каким видом не следовало за вздорной бабой бежать. Своих дел невпроворот, и так уж задержался невесть на сколько дней, а тут еще с ней упрямицей возись. В Москву-то надо бегом уж бежать, а он за бабами по малине скачет. Не дело мужик затеял. А всё от чего? Душа у него на редкость добрая была, да только вот беда, проявить перед людьми эту доброту совсем негде было. На службе нельзя, там дело серьезное. Дома тоже особо с добротой своей не разгуляешься. Жену из узды, ни под каким видом выпускать не положено, а мальчишек жалко. Привыкнут они дома к доброму отношению, а как в жизнь пойдут, так и обломаются сразу. Не любит жизнь тех, кто к добру привык. Гнет их жизнь в три дуги и не просто гнет, а насмехаясь да еще с удовольствием. Вот так и лежал в душе Чернышева спрессованный пласт невостребованной доброты. Крепко лежал, а последнее время прорвалось там что-то. Сперва Анюту пожалел, а теперь вот, обдирая лицо колючими малиновыми ветвями, догнал строптивую беглянку.

— Ты это, того, — ухватив за рукав, резко дернул на себя испуганную женщину кат. — Ты бегать кончай, и вместе пойдем. Пропадешь ведь одна. А я тебе плохого ничего не сделаю.

— Нельзя нам с тобой, — заморгала белесыми ресницами Настасья. — Никак нельзя. Я же тебе сказала, что беглая я.

— Я тоже беглый, — буркнул Еремей, сглатывая неизвестно откуда взявшийся в горле комок. — Меня тоже ищут. А ты одна в лесу пропадешь. Пошли вместе.

Настасья неожиданно всхлипнула неизвестно отчего, прижалась лицом к Еремеевой груди и зарыдала в голос. Так жалостливо зарыдала, что у Чернышева жалостливый комок к горлу подкатил. Гляди того, сам мужик заревет.

— Ладно, ладно, — успокаивал испуганную женщину кат, поглаживая, будто малого ребенка по голове, — будет мокроту-то разводить. Пойдем уж.

Скоро они вышли на торный путь, и, смешавшись с торговым обозом, пошагали по пыльной уже дороге.

— Слышь-ка дед, — спросил Чернышев, шагающего рядом старика, — до города далеко тут?

— Да рядом Тверь милок, рядом, — судорожно замотал спутанною бородой старик, указывая вперед корявой клюкой. — Сейчас на берег реки выйдем, а там уж и до города рукой подать. Здесь она родимая, а значит, и до Москвы уж недалече осталось. Тверь — она ведь в Москву дверь. Так у нас в народе говорят.

Когда вышли к реке, народ заволновался.

— Застава впереди, — послышались озабоченный голоса. — Солдаты поголовно всех проверяют. Ищут кого-то.

— Ничего не ищут, — поправляли озабоченных, голоса уверенные. — Положено проверять, они и проверяют. Здесь всегда так. Тверь город большой, здесь без солдат никак нельзя, это вам не Волочек какой-нибудь. В Твери люди сурьезные живут, и потому здесь без строгости им никак не положено.

Еремей ухватил свою спутницу за руку и бочком, бочком сошли они на обочину, а уж с обочины в ольховые кусты.

— Нам с тобой Настена к солдатам никак нельзя попадаться, — прихлопнул на шее какую-то летучую тварь, задумчиво вздохнул кат. — У тебя вообще бумаг никаких, а у меня бумага на двоих.

— Как на двоих? — опять захлопала ресницами Настасья.

— А вот так. Записано там, что идем мы в Данилов монастырь вдвоем: я и брат Дементий. Вот была бы ты на старика похожа, тогда б может, и за Дементия сошла. Царство ему небесное. А из бабы, какой Дементий? Совсем ты в юбке на Дементия не похожа. Ни капельки. Вот такие у нас с тобой Настена дела. Будем вечера ждать, чтобы ночью солдат обойти. Авось получится.

Еремей хотел еще раз вздохнуть об очередной задержке в пути, но тут сзади их, за кустами раздался колокольный перезвон. Кат встрепенулся от торжественного звона колоколов, потом постоял немного в стойке охотничьей собаки, почуявшей близкую дичь, для чего-то погрозил Настене пальцем и скрылся в зарослях. Выбравшись из кустов в другую сторону от дороги, Чернышев невольно улыбнулся своему везению. Перед ним возвышалась монастырская стена. Это было именно то, что сейчас Еремею нужно. То самое. А дальше ещё лучше: из малоприметной калитки в стене, вышел щупленький монашек с веревкой в руках. Куда он отправился, кату было совсем не ведомо. Может за хворостом в близлежащий кустарник? Может за козой, пасущейся на зеленой лужайке? А может ещё куда? Только теперь это всё было совсем уж не важно. Дойти смог инок только до притаившегося в кустах Чернышева. Кат ловко стянул с монаха одеяние, связал его, засунул в рот какую-то тряпицу из кармана и, комкая в руках добытую не очень праведным путем одежду, помчал к Настасье.

Та чуть-чуть опешила от предложения облачиться в чужой наряд, попыталась перечить, но, осекшись о строгий взгляд Еремея, исполнила всё, что требовалось в точности. И через некоторое время шли по тверской дороге не подозрительные монах с бабой, а два смиренных служителя божьих.

Солдаты странников даже не остановили и вели себя странно, совсем не по-солдатски. Они не грозились штыками, не дрались прикладами, а мирно сидели по обочинам дороги и лишь изредка отпускали не очень пристойные шутки в сторону проходивших мимо особ женского пола.

— Чего это они здесь сидят? — кивнув головой в сторону военных, поинтересовался Чернышев у шагающего рядом рябого мужика. — Странно как-то и не проверяют никого.