Алексей Филиппов - Презренный кат [СИ]

— Государя что ли? — удивленно уточнил Еремей.

— Его. Только мне кажется не царь он, а бес настоящий. Сущий сатана. Я как его рядышком увидела, так обомлела вся. Глаза у него огнем горят, щека дергается, и мечется он: то туда — то сюда. То у плотника топор вырвет, и бревно тесать начнет. Ударит два раза по бревну, топор бросит и к кузнецу бежит, вырвет молот, стукнет по наковальне, а потом к паклевщикам. А за ним прихлебатели его бегают, да восхищаются неизвестно чем. Умения какие-то хвалят во весь голос. Смеются сами, наверное, над ним из-под тиха. Хитрые они. Ни одного дела у лупоглазого ведь не получается, а как делу получиться, если он его бросает, не успев, как следует начать. Бегает, руками машет, кричит на всех, а никакого дела до конца справить не может.

— Вот здесь ты Настена врешь, — обиженно возмутился Чернышев. — Государь он по многим делам мастер: он и токарь, он и плотник, он и лоцман. У него умения такие, что другим и не приснятся. Мне про его умения очень верные люди сказывали. Такие сказывали, которые врать не умеют. Руки, говорят, у Петра Алексеевича золотые.

— Тебе сказывали, а я сама видела, — чуть слышно усмехнулась женщина. — Ничего он не умеет, как следует. Ничего. Хватается за всё, а хоть бы чего получилось? Я из-под телеги долго за ним следила. И вот подбегает лупоглазый к телеге нашей. Смолу пальцем тычет и орет: «это что!?». Будто сам не видит? Ему всё сказали, и уйти бы уж ему, но тут батюшка мой извергу на глаза попался, а тот орет: «Давай я тебя поцелую купец за товар отменный!». В другой раз может быть, всё и обошлось, но у батюшки за день до этого зуб заболел, да щека припухла. «Чего это у тебя? — опять орет сатана лупоглазый. — Дайте мне щипцы, лечить буду купца. Не хочу, чтоб он маялся сегодня!» Какой-то доброхот щипцы сразу подает, другой батюшке руки скрутил. Ирод щипцы отцу в рот сует, тащит оттуда зуб, и поднял его на всеобщее обозрение, дескать, смотрите какое гнилье, я вытащил, а зуб-то оказался здоровым Лупоглазый ногой топнул и опять щипцами в рот норовит да еще ругается при этом. «Все из-за тебя купчина, — вопит. — Это я в бороде твоей запутался, потому и с зубом промахнулся. Режьте ему бороду братцы!». Второй зуб тоже здоровым оказался и лишь третий немного с червоточинкой. Отец бледный стоит, кровь у него в бороды капает, а ирод не унимается. «Чарку купцу! — орет. — Пусть за оздоровление свое выпьет». Кто-то стакан с вином подал, а лупоглазому опять не так. Опять неймется. «Что это за чара? — сверкает он зло очами — ковш подайте, да чтоб поболее ковш был!». Заставили изверг батюшку ковш вина залпом выпить. Он как выпил его, так и упал здесь же у телеги, а в ночь помер. Закопали его, смолу забрали, и не стало у меня отца. Вот ведь что ирод с нами сотворил.

— А ты как же без батюшки-то в Петербурге жила? — еле слышно спросил Чернышев.

Настасья ничего ему не ответил. Лежала она тихо-тихо, и будто не было её рядом. Еремей ещё раз спросить не решился, отодвинул немного от лица солому и стал смотреть на сумрак под потолком сарая. Сначала в сумраке, ничего кроме плохо отесанных жердей, не было видно, а потом выплыл неизвестно откуда генерал Ушаков, и строго погрозив Еремею пальцем, зашептал.

— Не верь никому Чернышев, Государь наш Петр Алексеевич по всем делам мастер, а баба эта врагами к тебе подослана. Мерзавка она. Таких мерзавок сейчас много по государству русскому ходит. Смотри Чернышев, как бы и тебя она с пути праведного не свернула бы. Смотри.

— Да какая же она мерзавка, господин генерал? — сразу же попытался разубедить начальника Чернышев. — Несчастная она. Видишь, как с отцом-то у неё получилось? Государь его облагодетельствовать хотел, а вон как оно получилось-то. У мерзавок так не получается. Какая же она мерзавка после всего этого? Ты вот сам посуди.

— Такая же, как и ты, — не дал кату закончить оправдательной речи генерал и уполз ужом под застреху.

Еремей захотел ему что-то крикнуть вслед, но не смог, будто крепкими нитками, сшили ему рот, никак губ раскрыть невозможно.

— Ну, раз я кричать ничего не могу, то надо хотя бы догнать Андрея Ивановича, — решил, быстро поднимаясь с соломы кат, и ловко юркнул под ту же застреху, что и генерал. — А то вдруг он плохое чего про меня подумает? Тогда уж очень нехорошо получится. Вдруг обидится, а генералов никак обижать нельзя.

Там за застрехой оказался широкий колодец, в который Еремей прыгнул без малейших сомнений. Просто так взял и прыгнул, не думая, а что же ждет его там внизу? Внизу могло быть всё, что угодно: и камни острые, и вода ледяная, да что там вода, там даже яма змеиная могла быть. Подумай Чернышев тогда хотя бы миг, он бы наверняка от такого безрассудного прыжка отказался. Да только вот он не подумал и летел теперь со свистом в темную бездну. И вот тут в полете у Еремея появилась возможность испугаться, да только он не успел. Вместо испуга на него изумление напало. Упал кат вместо змеиной ямы на солнечную земляничную поляну. Красиво было кругом: в сочной изумрудной траве, среди светло-голубых колокольчиков, сверкали на солнце алые ягоды вперемежку с белыми цветами, а над ними кружили светло-желтые шмели и розовые бабочки. Крылья бабочек так сверкали на солнце, что сияние над поляной висело, будто в столичном храме на великий праздник. Заглядеться бы на такую красоту подольше, но нельзя было. Шагал навстречу Чернышеву широким шагом сам Государь-Император Российский Петр Алексеевич и нес он в руках огромные черные щипцы.

— Иди ко мне Чернышев, — грозно крикнул император и поманил ката длинным пальцем. — Иди, не бойся.

Палец был такой длинный, что он и пальцем-то быть не мог. Присмотрелся к нему Еремей повнимательней и сообразил, что это и не палец вовсе, а змея с желтым ядовитым клыком. Чернышеву бы опять испугаться, но не тут-то было, не таков Еремей Чернышев: смело шагнул кат к императору и поклонился до земли. Уважительно поклонился. Даже на четвереньки от уважения после поклона встал. Так и стоял пока сапоги царские не увидел, а как увидел их, так сразу и обомлел. В крови алой те сапоги были.

— А чего у тебя батюшка с сапогами-то? — удивленно спросил Еремей императора, вглядываясь снизу в царское лицо.

— А чего? — не понял царь.

— В крови они у тебя.

— А, вон ты о чем, — махнул рукой император, — народа много по дороге ползало вот я их, и подавил в спешке маленько. Ничего, бабы русские еще нарожают, они это дело любят. А я ведь к тебе Ерема спешил, про болезнь твою тяжкую прослышав. Лечить тебя буду.

— А чего меня лечить? — расплылся в добродушной улыбке Чернышев. — Зубы у меня крепкие. Хочешь, палку ольховую одним махом перегрызу? Хочешь?

— А душа?

— Чего душа?

— С червоточиной она у тебя. Знаешь с какой?