Алексей Филиппов - Презренный кат [СИ]

— Садись за стол милый человек, — чуть слышно прошептала одна из них синими губами. — Отведай киселя нашего.

— Да мне бы Анюту, — присев к столу, попытался отказаться от угощения кат. — Я и есть-то, сейчас не хочу.

— А ты не обижай нас, отведай, — поддержала приглашение другая женщина. — Тебе нас обижать нельзя, мы же тебе помочь хотим. Отведай угощение.

Еремей взял ложку, опустил её в глиняный горшок, и тут у него над ухом закричала Анюта. Её голос он из тысячи бы узнал.

— Не ешь Еремеюшка, не ешь, — просила она. — Они же тебя отравить хотят. Их сатана Апраксин нанял, чтобы погубить тебя милый мой! Не ешь киселя! Ведьмы это! Ведьмы! Спасайся родимый, беги! А как сам убежишь, так и мне помогай. Ты точно теперь знаешь, что делать! Беги!

Чернышев встрепенулся, стал торопливо оглядываться, разыскивая Анюту, и тут бледные бабы налетели на него. Они рвали его за волосы, царапали ему шею, совали что-то липкое в рот и истошно орали над ухом:

— Не тронь стервец господина нашего! Не тронь графа Апраксина! Не точи злого ножа на него! Не тронь!

С великим трудом вырвался кат на улицу и там, вдохнув свежего воздуха, потерял сознание.

Опомнился Еремей Матвеевич опять на могильном валуне. Подаренного священником ножа с ним не было. Чернышев никак не мог взять в толк, что же с ним всё-таки случилось? Что это было: сон или явь? Сидел он так, думал, не решаясь двинуться с места. Долго сидел. Уйти с камня он решился только на рассвете. Выйдя из перелеска, пошагал кат к видневшейся в предрассветном тумане кремлевской стене. Подойти-то, он к ней подошел, но сразу же сообразил, что бродить здесь, а уж тем более стоять у крепостной стены было в его положении не безопасно, и поэтому Чернышев, быстро оглядевшись, нашел одну из примет, которую он заметил совсем недавно из избы шорника. Это был лодочный перевоз. Добежав до перевоза кат, сразу же сообразил, как к Никитиному дому дойти. Больше ему пойти было некуда. Промокший до костей завалился Еремей к шорнику, ни слова не говоря, выпил какого-то горячего настоя и упал на соломенную подстилку. Сразу же ему что-то стало сниться, но Чернышев ничего не запомнил и только смутный образ Марфы остался еле заметным отпечатком в душе, когда его кто-то стал беспокоить за плечо.

— Вставай Ерема, хватит дрыхнуть, — тормошил храпевшего гостя чем-то довольный шорник. — Смотри благодать какая на улице, а ты всё спишь. Поднимайся, кашу будем с молоком хлебать. Вставай!

Отведав обещанной каши, сказав все положенные слова благодарности, кат отвел Никиту в сторону и попросил его тихонько.

— Ты вот, что милый друг, если вдруг случится чего со мною, отправь вот эти деньги в Петербург Марфе Чернышевой. Она на Хамовой улице живет, как раз напротив церкви Анны Пророчицы. Там спросить можно, там любой скажет. Объяснишь, что, дескать, жена она ката из тайной канцелярии, тебя тогда всякий проводит. Или вот еще примета: сосна там кривая растет. Её издалека видно. Только обязательно передай Никитушка. Христом богом прошу тебя.

— Это что ж за Марфа-то? — заинтересовался просьбой своего постояльца шорник. — Жена что ли?

— Она.

— Вот грех-то, какой.

— И не говори. Может деньгами, грех свой искупить сумею? Как думаешь, можно так покаяться?

— Не знаю. Это, смотря какие деньги. Если праведные, честным трудом заработанные, то, наверное, можно. Ты-то вот свои где взял?

— Я? — недоуменно пожал плечами Чернышев. — Я свои нигде не брал. Мне их немец навязал. Бери, говорит, а я ведь и не знаю за что он мне их сует. Пристал так ко мне настырно, что не смог я отказаться. Прямо совал мне их в руки.

— Врешь! Так не бывает!

— Ей богу не вру. Так оно все и было. Вот слушай.

Еремей наморщил лоб, задумался чуть-чуть и рассказал в точности все перипетии встречи с иноземным купцом. Шорник по ходу рассказа становился всё беспокойней и беспокойней, а под конец вообще себе места не находил.

— Знал чего-то твой товарищ важное про этого купчину, — махал он пальцем перед лицом Чернышева, бестолково бегая по избе. — Знал. Так просто это немчура и полушки никому не даст, а тут пятьсот рублей обещано. Тебе надо Еремей сейчас к нему пойти и еще денег просить. Намекни, дескать, что тайной ты полностью владеешь, и без тысячи рублей от него не уходи. Будет артачиться, про Преображенский приказ намекни, туда, мол, в случае чего пойду. Испугается немчик твоей угрозы. Они ведь тоже люди и про Преображенский приказ слышали. Непременно испугается немчура и раскошелится сразу же. У него денег куры не клюют, прибедняться только любит купчишка. Он же сам торгует, и сыновья его к денежному делу приставлены. Я-то уж знаю.

— Да совестно как-то, — почесал за ухом Еремей.

— А чего тебе совестно? — вскинул вверх брови шорник. — Ты для себя, что ли берешь? Для жены ведь да детишек малых на такое дело идешь. Чего им твои сто рублей? Вот была бы тысяча, тогда б другое дело было. А от купца не убудет, у него этих тысяч столько, что он, наверное, со счета сбился.

— Значит, думаешь, сходить?

— Конечно, сходи и не сомневайся. Я тебя тоже в беде не брошу. До слободы ихней провожу и потом как следует посопровождаю. Со мной не пропадешь, брат. Пошли.

В немецкую слободу пришли они как раз к обеду. Все добропорядочные жители с наслаждением вдыхали ароматы от разнообразных кушаний, а недобропорядочные запахи их окон добропорядочных. Из окон Бахмана пахло жареным гусем. Никита торопливо сглотнул нахлынувшую не к месту слюну и подтолкнул своего товарища к резному крыльцу. Хозяин гостю был не особенно рад и, наверное, поэтому за стол не посадил, а сам из-за него вышел, недовольно почесывая правое плечо.

— Я же сказал завтра приходить, — указывая глазами на ворота, сухо вымолвил старик. — Завтра остальные сто рублей отдам. Завтра. Так и скажи Фильке, что нет у меня больше, а если не поверит, то я тоже на него управу смогу сыскать. Не велика птица. Понял?

— Сто мало, — потупив взор, буркнул кат в сторону слегка оторопевшего от неожиданного ответа хозяина. — Ты мне пятьсот обещал, но я сейчас и на них не согласен. Мне тысячу надо.

— Сколько?

— Тысячу. Не дашь, так я в Преображенский приказ пойду. Велено мне так.

— Ты что умом рехнулся добрый молодец? — встрепенулся от услышанной суммы Бахман. — За какие это заслуги тебе такую деньгу отваливать. И пугать меня не надо. Я честный торговец и приказы ваши мне не страшны. Я сам кого хочешь, застращаю, я к самому императору Петру запросто так подойти смогу. Он мне сам велел к нему подходить, в случае чего. А вы с Филькой обнаглели так, что дальше уж и некуда. Не дам я тебе больше денег, и не проси. Ни полушки ты с меня больше не получишь! И Преображенского приказа давно уж в Москве нет! Убирайся вон с моего порога!