Алексей Филиппов - Презренный кат [СИ]

— Кто она-то?

— Да вон она. Она же эта!

— А, понял, — хлопнул себя по ноге Никита, — немочка приглянулась. А у тебя губа не дура Еремей. На эту немочку многие заглядываются да вот только не всем она по зубам.

— Какая немочка? — крепко ухватил шорника за рукав Чернышев.

— Да та самая, которая в повозке сидела. Не мудрено. Видная баба. Она недавно тут появилась. Ну, где-то после светлого воскресенья я тут её в первый раз заметил. Видно приехала к кому-то погостить?

— Не немка это, — яростно замотал больной головой Еремей, — Это же Анюта. Она это, я ж узнал её. Понимаешь, Никита? Она!

— Ну, не знаю, — развел руками шорник, — Анюта она, или Магда какая, но живет она в кукуевой слободе. Вот это мне доподлинно известно. Уж не раз её там видел, и даже один раз беседу имел. Правда, по-русски она говорит через пень колоду, но я её понять смог. Я же смышленый. Ты уж это и сам поди понял.

— Где живет?

— Не Кукуе. В немецкой слободе. Там все немцы живут.

— Пойдем сейчас же туда Никитушка, — взмолился Чернышев, прислоняясь спиной к покосившемуся плетню. — Пойдем, мне с ней поговорить надо. Анюта это. Повидать мне её надо сейчас же. Повидать.

Никита хмыкнул, покачал головой и, не говоря больше ни слова, подхватил ката под руку и почти силком потащил его в избу.

— Пойдем, Никитушка к Анюте, — не унимался по пути к дому Еремей. — Пойдем. Очень тебя прошу, пойдем.

— Какая к черту Анюта? — уже у самого порога строго огрызнулся шорник. — Анюту ему подавай! Ты на себя посмотри. Ты же белый, как январский снег, в поту весь холодном и туда же, к бабам немецким. Ишь, какой ухарь? Так они тебя и ждут? Они нашего брата не очень жалуют. Не нашего это поля ягоды. Не нашего.

— Пойдем, — опять прохрипел кат, с трудом сдерживая стон. — Очень тебя прошу, пойдем. Надо мне туда идти, понимаешь, надо.

— Ладно, пойдем, только завтра, — махнул рукой Никита. — Я сейчас быстро сбрую сварганю. Меня Шульц там один просил сбрую ему подешевле сделать. Я ему сделаю сегодня в ночь, и завтра мы с тобой пойдем. Пойдем, раз тебе так хочется. Только, ты сам-то дойдешь ли?

— Дойду, — прошептал Еремей и закрыл глаза. — Я Никитушка ради такого дела, куда хочешь дойду. Мне ведь кроме, как дойти до Анюты и не остается больше ничего. Всю жизнь она мне смутила, да так крепко смутила, что я теперь ради неё до самой дальней стороны дошагаю. Не сомневайся, дойду я, а не дойду, так доползу до слободы той. Не сомневайся.

Утром Чернышеву стало значительно лучше, и он с самого рассвета стал надоедать Никите. Тот долго отмахивался, ссылаясь на неотложные дела, но к полудню сдался. Потыкал шорник наспех иголкой какую-то сбрую, скоро обрезал торчащие кое-где нитки и пошагали они по дороге в сторону Кукуя.

Жила немецкая слобода совсем иначе против русского обычая. Всё здесь было как-то не по-нашему. Дома другие, улицы в чистоте, трава везде скошена аккуратно, бурьяна совсем не видно и люди почище одеты. Идешь по этой слободе, и будто в другой город попал. Еремей в Петербурге такие дома, конечно, видел, но, насмотревшись с избытком в последнее время русских изб, здорово изумлялся. А еще к тому же, если, по правде сказать, были в новой русской столице иностранные дома понеряшливей чуть-чуть, на скорую руку они были там построены. Словно на время их возводили. Не то, что в Москве, здесь немец основательно засел. Вон домики, какие аккуратные, будто с картиночки сошли. Никита, конечно, глаза на эту красоту не особо пялил, он только слегка посмеивался над своим товарищем, как тебе, мол, братец здешние порядки? Не ожидал, поди, такого в Москве встретить? Понял теперь, почему немецкие девки русских парней не жалуют?

Не спеша, шли они по опрятной улице и скоро пришли к домику нужного им на первых порах Шульца. Постучал вежливо Никита в ворота и выглянул из ворот плешивенький старичок в полосатом колпаке. Веселый такой. Всё смеется да улыбается.

— Доброго здоровьичка вам, господин Шульц, — низко поклонился немцу шорник. — Как поживать изволите? Как ваше здоровье? Как супруга себя чувствует? Заказец вот ваш принес. Как договаривались, так и принес.

— Какай такой заказ? — недоуменно захлопал серыми глазками старик. — Не было никакого заказа и уговора о нем не было. Не было.

— Да как же так не было? — хлопнул себя кулаком в грудь Никитка. — Ещё как было-то, али запамятовал, как намедни спрашивал у меня про сбрую. Вспоминай, вспоминай Густав Карлович. Ты тогда еще с бабой своей по базару ходил, а она около меня сапожки себе торговала. Помнишь, красные такие. А пока она их примеряла, так ты сам же ко мне подошел и стал сбруей интересоваться.

— Сам?

— Непременно сам.

— Так то давно было. Приглядывал я тогда сбрую, но уж той поры времени много прошло. Купил я уже сбрую.

— А ты ещё одну возьми, — не унимался шорник. — Сам ведь знаешь, как у нас: до слова крепись, а взял слово, так держись.

— Не давал я тебе никаких слов, — топнул ногой немец, начиная, понемногу сердиться. — Не было этого. Врешь ты всё!

— Да как же не было-то? Баба твоя сапожки на базаре торговала? Ответь по чести, торговала или нет?

— Покупала моя жена обувь. Не отрицаю.

— Вот видишь, — назидательно поднял палец вверх Никита, — а ты говоришь, вру. Раз не вру, бери сбрую. Я тебе подешевле принес. За два рубля всего. Видишь, с каким я к тебе уважением отношусь? Видишь, как дешево товар отдаю? Всего ведь два рубля только. И товар я тебе на дом принес.

— За это два рубля?! — покраснев, будто свекольная похлебка, взъярился старик, выхватывая сбрую из рук Никиты. — Да я на два рубля десять себе таких куплю.

— Сколько, сколько?

— Десять!

— За два рубля?

— За два рубля.

— По двадцать копеек за сбрую?

— По двадцать копеек!

— Врешь!

Немец куда-то резво убежал, захлопнув перед продавцом крашенные ворота. Однако не успел Еремей Матвеевич попросить, как следует своего проводника пройтись по иностранной слободе в поисках Анюты, ворота вновь растворились, и из них выскочил хозяин со сбруей в руках.

— Вот смотри, — сунул он свою ношу в руки шорника, — что я за восемьдесят копеек у герра Штойера купил. За восемьдесят копеек! Смотри, какая работа. А у тебя что?

— Да ты чего, Карлыч? — затряс чужой сбруей Никита. — Где ты работу видишь-то? Ты смотри нитки-то, какие? Тем только и хороши, что ровно положены, а ты их на крепость попробуй. Слабину этой красотой скрыть от тебя старались. Слабину! Потяни сильнее, потяни. Да кто ж так тянет-то?!

Когда Никитка чужую сбрую чуть-чуть порвал, старик покричал своих сынов, причем позвал он их не просто, а истинно благим матом. Дальше шорник уже торговался с четверыми и подбитым глазом. Еремей бочком отошел в сторону от торговых баталий и решил поискать Анюту в одиночку. Никита сегодня не скоро до поиска снизойдет.