Зуфар Фаткудинов - Сквозь страх

Эта наглая клевета страшила Измайлова, и он поначалу с горячностью доказывал свою невиновность. Но потом к нему незаметно пришло безразличие, и юноша лишь изредка вяло отвечал на многочисленные вопросы. И когда Шамиль узнал, что купец Галятдинов подал на него жалобу, в которой приписывал ему разбойное нападение на его дом, он совсем замкнулся.

Следователь — молодой, лет тридцати, холеный барчук с надменной физиономией, словно заведенный механизм, без эмоциональных всплесков упорно и довольно быстро тащил следственную повозку по пути обвинения Измайлова в убийстве и разбое. Следовать гнал эту повозку так, как будто спешил на пожар: уже через четыре дня дело было закончено. И следователь собирался передать его в военно-полевой суд, который штамповал обычно лишь один приговор — расстрел. Преднамеренный наезд на полковника, то есть убийство, сулило ему смертную казнь, а разбойное нападение, как пояснил тот же следователь, — десять лет каторги.

— Не беспокойся, — успокаивал его следователь-барчук бодрым голосом, ехидно улыбаясь, — тебе, слава аллаху, не придется мучиться, барабанить десять лет каторги. На том свете, судя по корану, для правоотступников и прочих грешников не предусмотрена подобная мера наказания. Полагаю, будешь там жить в спокойствии и довольстве.

Следователь выполнил последние формальности, встал с табурета, привинченного к полу, и, подвигав самодовольно челюстью, важно объявил:

— Завтра, двадцать пятого октября, в десять ноль-ноль, это дело будет рассмотрено в военно-полевом суде… — Следователь сделал паузу, очевидно наслаждаясь, как показалось юноше, ситуацией, которую он сам создал. — Процедура там неутомительна, длится всего полчаса. А исполнение приговора — после обеда… Одним словом, время военное, рассусоливать некогда. — И прежде чем дать команду конвоирам увести арестованного, с ухмылкой заметил: — Эдак лет через шестьдесят мы с тобой встретимся, дорогой юноша, в райских кущах. Я, правда, приду туда стариком, а ты будешь вечно молодым. Вот видишь, у тебя будет преимущество. Иди и радуйся тому…

— А ты, гад, кроме того что мерзавец по своей натуре, ты еще и садист! — неожиданно выпалил Измайлов, доселе безразлично взиравший на все, что говорил и делал этот чиновник. — Когда над тобой будут вершить такой неправедный суд, ты, вошь свиная, громче любой скотины завопишь. Это уж точно. Будешь лизать подошву сапог судей, которые тебя будут судить.

Следователь, не ожидавший такой реакции от этого сломленного, как ему казалось, немногословного молодого паренька, вытаращил лаза, побагровел от приступа злости и заорал:

— Увести этого подлеца!! И дайте ему успокоительных. Да как следует!..

Два дюжих конвоира схватили Измайлова и увели. Вскоре за ним захлопнулась кованая железная дверь. И не успел Шамиль опуститься на нары в камере смертников, как конвоиры принялись избивать его. Били молча, деловито, как специалисты, выполняющие обычную ежедневную работу. От оглушающих ударов Измайлов рванулся к двери, но она была заперта снаружи. За маленьким квадратным отверстием в двери белело ухмыляющееся лицо надзирателя. Юноша повернулся и начал обороняться, уклоняясь от ударов разъяренных охранников. Ему удалось свалить на каменный пол одного из них и вцепиться в волосы другого, да так, что тот взвыл от боли. Но в это время железная дверь со скрежетом распахнулась и в камеру ввалились на подмогу надзиратели. Они быстро скрутили юношу.

— Ну, гад! Мать тебя в душу! — ругался поверженный на пол конвоир. — Ты у меня сейчас получишь. — Он попытался встать, но, наступив на больную ногу, вскрикнул от боли и повалился на пол. И, разъярившись, разразился площадной бранью. — А ну, отойдите от него! — Конвоир вытащил из кобуры револьвер. — Отойдите от него! Я его, гада, враз здесь укокошу! Ну, кому говорят! — орал срывающимся голосом охранник.

— Не дури, Хасибулла, — начальнически прикрикнул стражник с лычками на погонах, — не велено ево кончать до завтрева. Погодь чуток, опосля, ето самое, самолично приговорец-то сполнишь. Суд-то ему одно пропишет — стенку. Следователь об етом сказывал.

— Он мне, гад, по коленному суставу каблуком! — словно не слыша никого, злобно орал стражник, размахивая револьвером. — Поломал, гад, ногу! А ну, отойди! — снова скомандовал он. — Будем считать его как убитого при попытке к бегству. Ну!..

Один стражник отошел в сторону, другой остановился в нерешительности. Лишь тот, что считался старшим, заявил, но уже не столь решительно:

— Оно, ето самое, конешно, он младшой, но волк. А волков, знамо дело, надобно бабахать. Однако ж начальство еще дозволения не дало. Да ить и рапорт надобно нарисовать. Хто накалякает-то ево? Ты Хасибулла? Ить мы с тобой, ето самое, ни единого года в школе-то не обучалися.

При слове «рапорт» стражник, жаждущий разрядить свой револьвер в Измайлова, сразу же опустил оружие и озадаченно надул губы. Необходимость составить нужную бумагу оказалась неожиданно самым сильным, убедительным аргументом в том, чтобы не убивать человека тут же, в камере.

— То-то и оно, — продолжил старший конвоир, — грамотешка-то у нас, у служивых, ето самое, не шибко годная. Бумаги-то не можем сочинительствовать. Мы ить не стряпчие.

Таким образом, чаша весов, на которой была жизнь, перевесила благодаря безграмотности стражников, и Измайлов теперь мог рассчитывать на этом свете на двадцать четыре часа тюремного бытия.

Конечно, в эти страшные минуты ожидания смерти, когда воля у многих людей парализуется, особенно у неокрепших душ, он меньше всего думал о том, как плохо знает человек сам себя. И представление о степени познания самого себя почему-то особенно явственно раскрывается в критические моменты жизни. Но это представление о самом себе и критическая оценка собственных поступков вспыхивает в сознании как молния, как озарение и тут же почти совсем исчезает, оставляя слабый след, ибо одна горестная мысль вытесняет другую, а переживания черными тучами наплывают одно на другое.

Эта ночь для Измайлова была как кошмарный сон, кои он видел в детстве, когда однажды заболел малярией с температурой под сорок, при которой реальность смешивалась со страшными, словно потусторонними видениями; когда ты попадаешь то в раскаленную печь ада, то голым в сугроб, то в пасть самому дьяволу, медленно смыкающему крокодильи челюсти, то на вершину ледяной горы, пронизываемой всеми студеными ветрами, откуда нечистая сила вскоре сбрасывает в пропасть. Шамиль падал с койки на пол, когда метался в горячечном бреду. И сил встать, перебраться в постель у него не оставалось: все забирал дьявол. И на этот раз, когда зверски избитый Измайлов, мечась в бреду, упал с нар на холодный пол, он не мог встать.