Зуфар Фаткудинов - Сквозь страх

Рано утром ни свет ни заря скрежетнула железная дверь тюремной камеры, где находился Измайлов, и на пороге появился офицер в чине капитана и двое сопровождающих его конвоиров. Офицер оценивающе осмотрел сырую камеру без единого окна, потянул носом тяжелый воздух, пропитанный кровью заключенного, который, казалось, бездыханно лежал поперек нар, и вышел в коридор.

— Приведите арестованного в кабинет следователя, — тихо распорядился капитан, точно боялся разбудить его, и важно, как гусак, высоко подняв голову, неторопливо зашагал в конец коридора.

Старший конвоир с лычками на погонах торопливо зашептал всему напарнику-надзирателю:

— Ох, чуял я, ето самое, шо дельце-то здеся особливое. А то ить вчерася ежели б бабахнули етова волчонка, нас самих бы севодня, ето самое, к стенке…

Законодательная неразбериха, возникшая в период правления в России Временного правительства, с новой силой воскресила царство произвола, особенно на периферии. Многие царские законы, на коих ранее покоились, как на железных столбах, трон, императорская власть, оставались незыблемыми, во всяком случае, их никто официально не отменял. Вместе с тем правительство Керенского издавало свои законы, в том числе и по судебному производству, однако многие вопросы в этой сфере были не урегулированы. Судебно-следственные чиновники на местах трактовали эти пробелы законодательства всяк по своему: кто восполнял пустоты в новом законодательстве прежними, императорскими законами, кто руководствовался сугубо своей совестью, кто личными корыстными интересами.

Путеводным указателем для следователя Серадова, лихорадочно гнавшего дело Измайлова, был личный интерес. Этот могучий движитель человеческих поступков — интерес пробудил в Серадове старым как мир, но верным способом: крепко позолотили ручку. Это сделал один тип по имени Сёма. Именно он в тот вечер сидел на облучке шикарного тарантаса вместо кучера и лихо правил лошадью. В тарантасе не хватало места для всей подгулявшей компании, и Сема проявил инициативу: вызвался под общий возглас одобрения на время стать извозчиком.

Следователя совсем не интересовало, почему Сема захотел в тот вечер стать извозчиком. Не интересовал его и другой факт: случайно совершили наезд на полковника Кузнецова или нет? Поначалу Серадову казалось, что это в общем-то несложное, привычное дело, когда кого-то надобно выгородить, затушевать истинную роль преступника и сделать его непросматриваемым по уголовному делу. Правда, в том деле надо было еще свалить вину одного на другого. А это, как он знал по своему опыту, бывает иногда нелегко сделать. Обычно чужую вину Серадов перекладывал на другого так же быстро и уверенно, как перекладывают поклажу с одного больного животного на другое — здоровое. Следователь Серадов при необходимости перекладывал обычно чужую вину на бессребреника или на «инвалида», как называл он людей без «мохнатой руки», которая оказывает поддержку в жизни. В этом деле, как полагал Серадов, нашелся, слава богу, деревенский увалень, на которого он благополучно свалил грехи пьяной алафузовской компании. «Ничего, этому миру не привыкать, когда одни платят по чужим долговым векселям за других, — часто повторял про себя следователь Серадов, в большей мере как утешение, а не как моральное оправдание. — Мне вон тоже приходится содержать чужого ребенка, которого приблудила моя жена, пока я отсутствовал дома. И развестись не могу, потому как жена — змея подколодная, знает про все. В случае чего — засадит самого за решетку». При этом он всегда утешал себя тем, что столь длинные рога суждено носить не только ему или каким-нибудь занюханным, ничтожным мужичишкам, но и императорам и королям. «И никто от этого не застрахован, — думал он. — Сам Петр I подозревал, что он не сын царя Алексея Михайловича. Не зря он спрашивал графа Ягужинского, не является ли тот его отцом. Ягужинский не ответил определенно, пояснив, что у покойной царицы было столько любовников! — Каково же было царю Алексею?! А ведь терпел. Наверняка о любовных амурах жены ему докладывали разные соглядатаи да доносчики, жадно подсматривающие за царицей в замочные скважины. — Серадов тяжело вздыхал. — А уж нам, простым смертным, терпеть сам бог велел». Потом он вспоминал подобные случаи из жизни иностранных королей, и ему становилось легче. Но злость на всех и вся, как камень в почках, никак не растворялась. И он не чувствовал к людям ни жалости, ни сострадания. Им двигало в жизни теперь только одно — алчность, жажда сколотить любыми путями состояние и бежать отсюда подальше, куда-нибудь за границу. Серадов был уже близок к своей заветной цели. Сема отвалил ему за свой грешок по-купечески. От этой суммы потеплело на душе, и он теперь потирал руки. Ну как тут не радоваться, если и убийца найден, тем самым успешно выполнил и указания на этот счет высокого начальства.

Но это, давно не приходившее состояние блаженства разогнал новый визит к нему купца Галятдинова. Когда Серадов увидел его на пороге своего кабинета, он подумал, что богатей, как заядлый жалобщик, печется о судьбе своего заявления о разбойном нападении Измайлова на его дом. Но тот как будто забыл о своем заявлении и начал ему говорить совсем о других, неприятных вещах, и состояние удовлетворенности довольно скоро испарилось, как водица на раскаленной сковородке.

— Господин Серадов, — негромко с придыханием обратился к нему купец, перебирая руками, как четки, крупные звенья золотой цепочки, свисавшей из жилетного кармана, — мы, можно сказать, с незапамятных времен дружили с полковником Кузнецовым. Точнее говоря, с детства. Так вот, за два дня до его гибели он был у меня в гостях. И он мне тогда доверительно сказал: «Если со мной что-нибудь случится, — виновен Перинов Семен Семенович, торговец кожаными изделиями. Живет он в Казани. Этот Перинов долго крутился вокруг меня, а потом мне, как приверженцу монархии, императорской власти, предложил работать на германскую разведку, ибо только германская армия реально способна помочь вернуть матушке-России священный трон. Играя на моих симпатиях к царскому двору, этот субъект хотел таким образом завербовать меня, сделать агентом кайзеровской германской империи. Уверял, что тем самым приблизил бы час победы идеалов империи на Руси. Сулил большие деньги. Но я, как честный русский офицер, послал его ко всем чертям. Назвал его предложение мерзким, толкающим на путь предательства, на измену Отечеству. А ночью девятнадцатого октября его пытались застрелить».