Юлиан Стрыйковский - Пришелец из Нарбонны

— Да здравствует наша королева Изабелла!

— Да здравствует наш король Фердинанд!

— Да здравствует победа над маврами! — кричала толпа.

Монах скрестил руки на груди и склонил голову.

— Когда падет последняя твердыня Ислама — Гранада, мы будем чисты, как снег наших Снежных гор. Страна наша отряхнется от иноверцев, как агнец от клещей и как овца от серой вши. Клещи суть еретики, а вши — вероотступники, и тогда земля наша станет наидрагоценнейшим камнем в папской тиаре, и будут править ею верные сыны матери-Церкви, сердце которой находится в Риме.

— Да здравствует Римский папа! — кричала толпа.

— А теперь, паства Христова, сотворим молитву, — фра Симеон сделал знак креста, вновь сложил руки и губами коснулся кончиков пальцев.

В тишине был слышен шепот монаха:

— Pater noster, qui es in coelis, sanctificetut nomen Tuum, advenit regnum Tuum… [81] Pater noster… — молитва «Отче наш».

Вся площадь читала молитву.

— Аминь, — закончил фра Симеон.

— Аминь, — повторила площадь.

Теперь монах затянул новую молитву:

— Credo in unium Deum, Patrem Omnipotemtem Factorem coeli et Terrae, visibilium omnium et invisibilium, et in unum Dominium Jesum Christum, Filium Dei unigenitum… [82] Credo in unium Deum… — молитва «Верую», краткий свод догматов христианского вероучения.

Монах осенил знаком креста все стороны света и произнес:

— In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti, Amen [83] In nomine Patris et Filii… — Во имя Бога, и Сына, и Святого Духа. Аминь. .

После окончания молитвы фра Симеон вновь надвинул капюшон на глаза, спрятал ладони в широкие рукава сутаны, опустил голову и осторожно по ступенькам сошел с амвона.

Наступило время перерыва. Солнце пекло нещадно. Мужчины расстегнули большие металлические пуговицы на кафтанах. Женщины обмахивались платочками, сняв прозрачные, словно дым, накидки. Дети затеяли шумную возню, взрослые уселись на вымощенной плитками площади, вынув из корзин хлеб, овсяные лепешки, сыр, лук, вареные бобы и вино в глиняных кувшинах. В горячем воздухе повис острый кислый запах.

Принесли большой стол, покрытый красным сукном, длинную лавку и поставили их возле подмостков.

Люди перестали жевать, а женщины принялись собирать остатки хлеба и сыра в корзины.

Широкоплечий судебный служитель в колпаке с вырезами для ушей ударил жезлом об пол:

— Встать, трибунал идет!

Все поднялись с земли. Только инквизитор и епископ остались сидеть на своих тронах под черным балдахином.

За длинным столом занял место судья, одетый в тогу и алую четырехугольную шапочку, а по обе стороны от него — два асессора в широкополых шляпах и красных пелеринах, накинутых на черные, платья.

Судья низко склонился, просматривая акт обвинения, который держал возле самых глаз.

— Привести обвиняемых, — он поднял руку.

Возле стола теперь стояли пятеро приговоренных. Их охраняли десять фамилиаров, окружив барьером из копий.

Судья поднял голову и начал приглядываться к приговоренным. Долго изучал каждого в отдельности. Он видел их впервые.

Наконец он произнес:

— Святая инквизиция передала вас, дабы судили мы, в соответствии с нашей совестью. И мы будем судить вас по всем правилам закона нашего в соответствии с убеждением нашим и волей Божьей. В наивысшие свидетели берем мы Господа нашего Всемогущего, — судья выпрямился и после небольшой паузы продолжил суровым голосом: — Сначала предадим суду Педро Сафортесу и трех его сыновей — Николаса, Хосе и Франсиско. Педро и трое его сыновей на процессе Святой инквизиции выразили раскаяние. Суд примет это во внимание и смягчит приговор. А теперь отвечай те, признаетесь ли вы в нижеследующих смертных грехах: что в субботу не работали, не разжигали огня, а также поручали прислуге-христианке, дабы сделала она это за вас?

— Признаемся в вине и горько раскаиваемся, — ответили все четверо.

— Что соблюдали еврейские законы о пище, — продолжал судья монотонным голосом, — ели только мясо овец, коров, ягнят и телят, ели только мясо жвачных животных и парнокопытных, но не ели мяса свиней и других нежвачных непарнокопытных, что ели только рыбу, покрытую чешуей и имеющую плавники, но другой рыбы не ели, что после мясной еды ждали, пока не пройдет шесть часов, и только тогда ели еду молочную, что варили и ели в одних горшках мясо, в других — молоко, не пили вина, к которому прикоснулась рука христианина, ибо считали его нечистым?

— Признаемся в вине и горько раскаиваемся.

— Что в субботу надевали праздничную одежду и чистые рубахи, накрывали стол скатертью, а в пятницу после захода солнца зажигали свечи?

— Признаемся в вине и горько раскаиваемся.

— Что в день отпущения грехов, по-вашему — Йом-Кипур, ходили в чулках, постились от захода до захода солнца, а в канун праздника просили друг у друга прощения, и если один гневался на другого, хлопотали о том, дабы простил вас тот, с кем были вы в тот год несправедливы?

— Признаемся в вине и горько раскаиваемся.

— Что в день, который явные евреи называют Пурим, в память поражения Амана, советника персидского царя Артаксеркса, посылали друг другу подарки, устраивали пуримово пиршество, радуясь, что Аман и десять его сыновей были повешены?

— Признаемся в вине и горько раскаиваемся.

— Что в праздник кущей, когда явные евреи ставят на улице шатры и живут в них восемь дней, постилали на стол зеленую скатерть?

— Признаемся в вине и горько раскаиваемся.

— Что в день девятого числа месяца аб, который приходится на наш август, садились, разувшись, на низкие скамеечки, ели яйца с пеплом, как делаете во время покаяния по умершим, пели скорбные песни Иеремии о разрушении Храма в Иерусалиме?

— Признаемся в вине и горько раскаиваемся.

— Признаешься ли ты, Педро Сафортеса, что благославлял сыновей своих Николаса, Хосе и Франсиско, кладя им руку на голову и не творя при этом знака креста?

— Признаюсь в вине и горько раскаиваюсь.

— Что читали псалмы в церкви, не добавляя в самом конце «Во имя Отца и Сына и Святого Духа!»?

— Признаемся в вине и горько раскаиваемся.

— Что жену и мать вашу, Леонору, после смерти ее повернули лицом к Восточной стене, в ту сторону, где находится город Иерусалим?

— Признаемся в вине и горько раскаиваемся.

— Признаешься ли ты, Педро Сафортеса, что обрезал трех своих сыновей, Николаса, Хосе и Франсиско, которые родились христианами и были крещены в церкви, оторвав таким образом от матери-Церкви три души и толкнув их в бездну греха?

— Признаюсь в вине и горько раскаиваюсь.

— Что уговаривали христианскую прислугу принять еврейскую веру, обещая ей триста мараведи, что равно почти шестистам золотым дукатам?

— Признаемся в вине и горько раскаиваемся.

— Что глумились над крестом нашим, творя с ним неподобающие вещи?